Хозяин Леса. История большой любви и маленькой лжи (СИ)

-Всё нормально, Максим Павлович. Жить буду. Только уберите от меня Серёжу, пожалуйста.

Палыч, присевший рядом на корточки, повернулся к бледному, кусающему губы, Горбунову. Взгляд его не предвещал ничего хорошего.

-Ты зачем это сделал?

-За Саньку! - Горбунов выпалил это, яростно сжимая кулаки. Если бы я не был уверен, что он играет, поверил. - За Саньку порву любого!

-Серёжа, ты успокойся, - мягко сказал Палыч. - Вот он стоит, твой Санёк, жив-здоров. Ты за что человека покалечил?

-Это - человек? Макс, ты чего? Вот ты - человек... - Горбунова трясло, как припадочного. - А этот...

-Серёга... - Похоже, что происходящее стало шоком даже для Аверина. - Серёга, я бы за тебя тоже глотку порвал, без вопросов - но это же игра! Зачем так психовать??

-Да пошли вы все на... - Оскалившись, как загнанный волк, Горбунов злобно выматерился и, растолкав столпившихся вокруг, исчез в темноте. Неплотное полукольцо из шокированных зрителей снова сомкнулось за его спиной. Хоть бы кто помощь предложил... Нет, все просто стоят и смотрят.

-Ну, что смотрите? - отчаянно шепелявя, спросил я. - Жалко, что темно, а то на телефон бы сняли, да?

-Ребята, вы что делаете? - Палыч с болью смотрел вслед уходящему по ночному полю Горбунову. - Вы что, звери? Если бы я знал, Женя, что ты такой проблемный, никогда не взял бы с собой. Что опять не поделили?

-А вы вон у неё спросите, - показал я на Марину. - Что, в этой ситуации я тоже неправ, а?

-Шизофреник, - печально констатировала она. - И Серёжу я на тебя тоже натравила?

-Брейк! - Палыч поднял руки. - В лагере разберётесь. Хорош гусь: только что словил, и снова на рожон лезет.

Потом мне помогли подняться, подхватив с двух сторон, и на этот раз я смог удержаться на ногах. Из разрыва в тучах мелькнула луна - словно подглядывала за мной. Я провёл рукой под носом, вытирая мокрое, потом посмотрел на ладонь. Нет, не кровь, обыкновенные сопли.

-Дайте куртку, холодно.

-Стой тут, - приказал Рифат. - Сейчас сбегаю.

Поняв, что матч вряд ли возобновится, притихшие игроки потянулись следом - разбирать одежду. За ними вдогонку размашистой походкой зашагал Палыч. Мы остались с Мариной наедине. Но, то ли Серёжин удар сдвинул что-то в моей голове, то ли так сошлись звёзды, только я внезапно понял, что больше не хочу с ней разговаривать. Ни о чём.

Она тоже не изъявила желания общаться, поэтому никто не проронил ни слова: каждый думал о своём. В этот момент выглянувшая из-за облаков луна подмигнула мне и безнадёжно чужой девушке, такой же холодной и недоступной. Привлечённая струящимся с неба бледным светом, Марина подняла голову, и свет лёг на её лицо, прилип, как гипсовая маска. Я с ужасом понял, что вижу ту же картину, что и позавчера, под своими окнами.

-Марина, ты...

-Что? - спросила она, повернувшись. Тень упала на щёки и лоб, смывая безжизненную бледность, и наваждение сгинуло.

-Нет, ничего...

Было ли это дежавю, о котором упоминала Марина, или просто игра света и тени, я не знаю. Продлилось это не более секунды. Потом, в лагере, когда на моей распухшей челюсти рисовали йодовую сетку, оно посетило меня ещё раз - в качестве воспоминания. И ночью, в третий раз - как сон.

Время дождя.

Завтракать пришлось холодными консервами и подмокшим хлебом: из-за вечерней драмы забыли проверить плёнку над поленницей, и ночью её сорвало порывом ветра. Неприкосновенный запас дров в хозпалатке тоже подмок, хотя палатка была окопана, накрыта полиэтиленом и стояла на возвышении - всё, как положено. Стоило задуматься либо о диверсии, либо о сглазе. Не знаю, на каком варианте остановился мрачный Палыч, только виновных он искать не стал. Дело ограничилось тем, что мы рассовали условно сухие дрова по рюкзакам и получили приказ выступать через полчаса.

Суровое настроение руководителя и хмурое тёмное небо, однотонное, безо всякой надежды на просвет, совсем не способствовали дружескому общению. Помню, что перекинулся с Рифатом парой фраз, когда доскребал со дна баночки последние волокна скумбрии - и всё, вроде бы. Остальные тоже ушли в себя, старательно роясь в рюкзаках в поисках непромокаемых вещей: дождевиков, накидок.

С Серёжей я не общался. Так, кинул на него пару косых взглядов, но он никак не отреагировал. Марина в этом плане удивила меня гораздо больше, потому, что подошла первая.

-Сильно болит?

-Не очень, - соврал я. На самом деле челюсть болела зверски. Но больше раздражала не боль, а опухоль, за ночь, расползшаяся по всей щеке. Из-за неё было трудно открыть рот.

-Врёшь ты всё, - сказала Марина, теребя в пальцах завязку от дождевика. - Вон, как щека распухла. Можешь не верить, конечно, но мне тебя всё-таки жалко. Даже сама удивляюсь.

Я промолчал: сказать хотелось многое, а челюсть работала плохо.

-Хорошо, - поморщившись, сказала она. Наверное, подействовал мой взгляд. - Ладно. Я во всём виновата. У меня только один, ма-а-аленький вопрос: в чём конкретно?

Я покосился на разбирающего палатку Рифата. Он был полностью увлечён работой, насвистывая какую-то народную мелодию. Иногда мне кажется, что она у татар вообще одна-единственная: настолько все похожи. Но прятаться ни от кого больше не хотелось - надоело.

-Марина, я вчера просто сорвался. Наговорил, сам не знаю чего. Ни в чём ты не виновата.

Холодные мокрые пальцы коснулись моей щеки. Всё внутри сжалось от желания накрыть их ладонями и согреть дыханием. И от понимания того, что это невозможно.

-Женя, ты хороший, правда. Может быть, со временем, я и смогла бы полюбить тебя. Но через месяц мне надо будет уехать, может даже навсегда. Зачем мне сейчас связывать себя какими-то отношениями? Чтобы потом по скайпу общаться?

Наблюдая за ней, я сделал ещё одно открытие: когда она говорит серьёзные вещи, звучит это мелодраматично. Никогда не любил мелодрам.

-Зачем ты об этом? - Я задал этот необязательный вопрос только, чтобы она замолчала. Мне вдруг стало противно слушать её слова. Не потому, что они были фальшивыми - скорее, она действительно верила в то, о чём говорила. Просто стало противно, и всё тут.

-Хочу, чтобы ты не злился, ни на меня, ни на Серёжу. Я его с восьмого класса знаю. Он не такой человек.

-Не такой человек, - повторил я и, покрутив рукой у своей несчастной челюсти, спросил: - А это откуда? Само вылезло? Может, это флюс?

-Я не знаю, почему он тебя ударил, - ответила Марина. - Он же очень хороший, Серёжка, добрый. В жизни не видела, чтобы он кому-нибудь сделал что-то плохое.

-Может, он и хороший, - сказал я, набравшись смелости накрыть её пальчики ладонями. - Я его только с плохой стороны знаю. Только мне кажется, что твой Серёжа - тормоз. Может, я ему ещё давно сказал что-нибудь плохое, а обиделся он только вчера. Я не могу помнить всего, что говорю.

-Когда мы учились в девятом классе, они с братом разбились на машине, - сказала Марина и осторожно высвободила пальцы. - Брат насмерть, а Серёжу спасли ремни. После этого он долго молчал, потом отошёл, потихоньку. Он не тормоз, Женя, просто у него психика так устроена. Видит что-то хорошее и прыгает от счастья, как ребёнок. А если происходит то, чего он не понимает, его заклинивает. Он просто не знает, как себя вести.

-Хочешь сказать - это я плохой? - Я машинально поскрёб челюсть, и левая сторона головы взорвалась неожиданной болью.

-Я хочу сказать, что он видит только белое и чёрное, а других цветов для него не существует. Потому я и зову его про себя - сэр Галаад Непорочный, верный рыцарь. Он очень хороший друг. У меня всего два человека, которым я могу доверять - он и Лариска Селиванова. Не знаю, что у вас случилось, но не ссорьтесь больше, мальчишки, ладно?

Вроде бы и правильные вещи она говорила, но меня всё равно взяла злость. Наверное, не понравилось, что о каком-то лунатике, едва не разбившем мою голову, Марина рассказывала с такой нежностью, до которой мне как до Китая раком.