Пепел Клааса

— Я почти уверен в этом. Но у нас мало времени. Если Посвящённые произнесут Великое Заклинание — всё потеряно. Юлия погибнет. Она зачахнет в рабстве духа, она никогда не смирится с порабощением.

— Так ведь порабощены будем мы и Герои. Вам-то что? Вы будете господствовать!

— Как ты не понимаешь, Артур? Порабощение не бывает односторонним. Порабощая другого, ты сам становишься рабом. Свобода произрастает лишь на почве любви. Там где царит страх или презрение, любовь умирает в зародыше. Раба можно бояться или презирать. Но если ты любишь его, он более не раб.

— Почему ты хочешь, чтобы мы работали втроём?

— Мне представляется, что равновесие будет найдено тогда, когда соберутся все Три Сословия.

— Но среди нас нет Героев.

— Александр.

— Он носит лиловый плащ, как и ты.

— Он из рода Героев и до возмужания носил красные одежды.

На лице Артура отобразится удивление.

— Об этом мало кто знает. — Начикет запнётся, смутившись, и продолжит, как бы осторожничая:

— В Пору Верности я дружил с его отцом. Потом, как водится, Паисий пошёл своим путем, а я своим. Это было трудное время. Никос наверняка рассказывал тебе.

Взгляд Артура займётся странным блеском, Начикет потупит взор и продолжит, запинаясь:

— Одним словом, я указал Омару на Александра, Омар заметил его дар и облёк в лиловый плащ.

Наступит молчание. Во дворе раздадутся шаги Александра.

— Он уже здесь, — Начикет вопросительно вскинет брови, голос его зазвучит торжественно:

— Так ты согласен?

— А он? Он согласен?

В зал войдёт Александр — промокший до нитки, в разодранном плаще, взволнованный.

— Да, я согласен.

— Стало быть, слово за тобой, Артур.

Начикет пристально посмотрит на художника.

Артур не нарушит молчания.

— Если Юлия полюбит тебя, я не стану возражать против вашего союза.

— Ты осмелишься пойти наперекор Преданию?

— Над Преданием надругался Омар в тот самый миг, когда допустил мысль о произнесении Великого Заклинания. Мир сдвинулся с места. Я отдам за тебя Юлию, но прежде она должна обрести здравый рассудок. Так ты согласен?

— Да.

Колонна скроется за Серыми Скалами. Обитатели Города начнут расходиться. Как разделяются перемешанные масло и вода, так и красно-зеленое многолюдье постепенно вернётся к привычной однородности. Зеленые плащи осядут на нижнем ярусе Города, а красный цвет сосредоточится в середине. Повседневность вновь вступит в свои права, но Омар не станет обольщаться:

«Спокойствие наступило лишь на время, — скажет он себе. — Это всего лишь короткая пауза перед бурей».

Он подаст знак. Посвящённые, один за другим, направятся в Зал Премудрости. Огромный купол вберёт в себя лиловый ручеёк, пока на площади, венчающий Город, не останется ни души. Только одинокая чайка будет реять на ветру да грозовые тучи облизывать гигантскую полусферу Зала.

Кабинет вождей разместится в уютной зале, той самой, которую Никосу удастся наиболее точно воссоздать по сновидениям. Окно закроет рама, состоящая из одинаковых колец, затянутых разрисованной цветами тканью. Артур объяснит, что во сне окно пропускает гораздо больше света, но ныне прозрачная субстанция, заполнявшая раму, неизвестна, поэтому они с отцом решили заменить её тканью. Вид получится загадочным и ласковым. Стены и потолок также будут разрисованы вьющимися цветами, которые, соперничая с разноцветными солнечными бликами, создадут атмосферу праздника. Не упустят зодчие и подоконник о двух ступенях, даже выложат на нём макеты доисторических книг, не говоря уже о массивном выкрашенном под дерево столе посреди покоя.

Закипит работа. Артур, сидя на стуле с невысокой спинкой, будет вчитываться в знаки на деревянных табличках и сопоставлять их с рассказами Начикета. Он откажется от передачи полученного знания цветам, и вместо этого станет записывать перевод своими собственными символами. Предположение Александра подтвердится: язык третьей части Летописи действительно считался всемирным до Катастрофы. Третья Летопись поддастся в тот же вечер. Начикет, Александр, Артур — все трое станут переводить по очереди, не прерывая труд ни днём, ни ночью. Записывать перевод будут прямо на плащах, пожертвованных художниками. Огромное зелёное полотнище, испещрённое мелкими значками, протянется через весь зал. Художники, в одних набедренных повязках, будут напоминать отцов-основателей Города. Таким изобразит их Предание: полуголых, заросших, с натруженными руками.

Время от времени на Серых Скалах будут возникать зелёные и красные пятна. Это толпы зевак обоих сословий придут поглазеть на бунтарей.

Стиль Третьей Летописи окажется капризно-переменчивым. Начнётся она с перечисления дат и событий:

«2001 год. В городе Нью-Йорк разрушены три больших здания, погибли люди. Это сделали враги с Востока. Многие боялись войны. Но были и те, кто жаждал мести».

Потом, видимо осознав, что ни даты, ни названия просто не к чему «привязывать» в новом мире, автор примется рассказывать свою личную повесть, рассказывать сухо и отрывочно. Оно и понятно — ножом по дереву много не напишешь:

«Новость о войне застала меня почти у цели. Была ночь. Я услышал гул в небе. Летели с нашей стороны через море. Я вышел на площадку у гостиницы и вгляделся в небо. Хотел увидеть огни и подсчитать количество машин. Но они потушили свет. Было страшно. Небо гудело. Я вернулся в комнату и включил телевизор. Сообщили о нападении Восточной Коалиции. Ничего не показали. Всех граждан Союза призывали вернуться в свои страны. Об отце я так ничего и не узнал. Касса была закрыта. Мне сказали, что можно долететь за деньги. Я приехал в аэропорт. Там было очень много людей. Крупные самолёты не взлетали, потому что была повреждена полоса. Ночью украли деньги и документы. Дневник отца остался».

— Нужно начинать со Второй Летописи, — предложит Артур. — Там он, наверняка, описывает начало путешествия.

— Она уже переведена. Юлия, найди цветок.

Принесут два сосуда с геранью. Начикет закроет глаза и продиктует:

«Наконец-то. Завтра утром я вылетаю из Франкфурта прямо в Сочи. Ничего с собой не беру: только дневник отца. Даже камеру не беру. Возьму мамину открытку. Вчера достал её из рамки и положил в дневник. Она будет помогать мне в поисках. Если хочешь чего-то добиться в жизни, нужно быть как дюреровский рыцарь: продвигаться вперед, не обращая внимания ни на смерть, ни на дьявола. Таким был отец. Чем ближе поездка, тем чаще вспоминаю рассказы бабушки. У меня очень плохо с русским. Вчера встретил туристов из России и почти ничего не понял. Говорят, в России сейчас многие знают английский. Я надеюсь найти в Сочи попутчика. Посмотрим».

— Угадал! — воскликнет бесшумно вошедший Александр. — Я снова угадал! Образ — это изображение, которое он взял из дома. Значит, оба существа вымышлены: смерть — это, скорее всего человек без кожи, то есть просто-напросто труп. А «дьявол» наверняка тоже нечто отвлеченное.

— Но ящерица-то настоящая, и человек тоже, — возразит Артур. — Во всяком случае, мы теперь знаем смысл Образа: человек продвигается вперед, несмотря на смерть и что-то ещё нехорошее.

— Выяснить бы, когда выполнено изображение. Смотри, вот здесь знак: «1513». Александр ткнёт в левый нижний угол Образа, где изображен череп и буквы «AD».

— Знаки похожи на те, что в Третей Летописи обозначают время, — Артур достанет деревянную табличку. — Видишь?

Сомнений не останется: «2001» и «1513» обозначают промежутки времени.

— Судя по тому, что совпадает только один символ, — Начикет укажет на единицы, — оба автора Летописи жили в одну эпоху, а художник — в другую.

— Как бы там ни было, — заключит Артур. — Образ не содержит в себе никакого Высшего Знания. Просто изображение, каких было множество. Те люди не подражали образцам, как мы. Они изображали, что им хотелось и как хотелось. Летописцу просто приглянулось именно это изображение — дело вкуса, случайность. Оно сохранилось, а остальные сгинули в океане. Мог бы сохраниться любой другой образ, и тогда Лиловые Плащи искали бы Высшее Знание в нём.