Слуга Божий

Мариус ван Бёэнвальд велел нанять мне действительно удобное жильё. Состояло оно из двух небольших комнатушек на втором этаже, с окнами, выходящими в сад, находящийся на задах постоялого двора. В одной из комнат стояла широкая, ужасно скрипучая кровать, в другой — столик и два почерневших от старости табурета. Но в буфете я заметил немалую коллекцию бутылок. Полных, ясное дело. Вдобавок, полных вполне хорошего вина, которое я не преминул сразу отведать.

— Если у вас будут какие-либо пожелания, прошу дать знать содержателю, — сказал Тобиас Амстел. — Знает, где меня найти.

— Спасибо, — я кивнул головой, и он поспешно вышел.

— Заботится о тебе, — пришла к заключению Эня, бросаясь на кровать, в которой аж вскрикнуло, будто внутри кого-то резали. — Этот купец.

— Ну да, заботится. — Я был доволен, ибо люблю, когда люди меня уважают.

А постоялый двор действительно создавал впечатление приличного. Впрочем, важным было то, что ночлег и питание у меня были за счёт моего работодателя. И я не собирался ни в чём себе отказывать.

— Ты должен здесь кого-нибудь убить, или что? — Она отвернулась и сбросила блузку. — А может, иди ко мне? Хочешь?

— Потом, — отказался я. — Убить? — Я покрутил головой. — Разве я наёмный убийца, девочка?

— Тогда что ты должен сделать? Есть, пить и со мной озоровать?

— Ну, тогда это был бы рай, — рассмеялся я. — Если бы за это платили. Помни, излишнее любопытство вредно для здоровья. Меньше знаешь, лучше спишь.

— Ай, ладно, — сказала она капризным тоном.

— Если будешь плохо себя вести, отдам тебя в этот бордель, куда ты должна была идти, и возьму себе девку, которая меньше болтает.

— Ага, уже это вижу. — Она рассмеялась и поласкала свою обнажённую грудь, и её розовые соски напряглись. — Иди, Мордимер, и отдери меня покрепче. Потом можешь идти по делам, а я посплю.

Я тоже рассмеялся и налил нам вина в кубки.

— Может это и хорошая идея, — сказал я.

***

Эня продержала меня в постели почти до захода солнца, так что бедный Мордимер вынужден был вырываться из её объятий, поскольку он же приехал сюда работать, а не сладко лентяйничать. Так уж бывает, любезные мои, что ни одно удовольствие не может продолжаться вечно, а кроме того, меня бы плохо поняли, если бы я в первый день после прибытия не посетил моих братьев инквизиторов из тирианской Инквизиции. Конечно, меня не обязывали к этому никакие правила, но правовой обычай[112]ясно говорил, что чужой инквизитор должен доложить о своём присутствии местным и сообщить о цели прибытия, если только это не было служебной тайной.

Итак, я оставил Эню (впрочем, она моментально повернулась к стене и заснула) и прогулочным шагом направился к рынку, при котором находилось массивное каменное здание Инквизиции. От улицы его отделяла каменная же стена, такая высокая, что мне пришлось бы изрядно подпрыгнуть, чтобы увидеть, что за ней происходит. У кованных из железа ворот сидел скучающий городской стражник, с опёртой о стену глефой. С возмущением я заметил, что клинок оружия был весь покрыт ржавыми потёками. В Хезе за такую халатность его, несомненно, наказали бы немалой поркой.

— Чего? — буркнул он, видя, что я направляюсь в сторону ворот.

— Встань, сынок, когда со мной разговариваешь! — сказал я резко.

Он посмотрел исподлобья.

— А то что? — он поднялся на ноги и положил руку на древко глефы. — Хочешь бузу устроить?

— Доложи, что инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-Хезрона, Мордимер Маддердин, хочет войти на территорию Инквизиции.

— О, вв-вельможный, соблаговолите простить. — Взгляд стражника вдруг присмирел, а сам он сгорбился и отпустил древко глефы, будто его обжигало. — Уже зову.

Он дёрнул за шнур, свисающий у стены, и на другой стороне её отозвался чистый, громкий звук колокола. Уже через минуту стукнули открываемые ворота, и я увидел прислужника в потёртом, чёрном кафтане и держащейся на макушке шапочке.

— Чем могу служить? — спросил он вежливым тоном.

— Я Мордимер Маддердин, — повторил я, подумав, сколько ещё раз я буду должен представляться, пока доберусь до Инквизиции. — Инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-Хезрона.

— Прошу вас, магистр. — Он открыл ворота шире и улыбнулся. — У нас сегодня пустынно, но старший цеха несомненно с радостью примет вашу милость.

Я поблагодарил его кивком головы и прошёл через ворота. Каменное здание Инквизиции было окружено красивым, прекрасно ухоженным садом. Среди шпалер с розовыми кустами суетилось двое садовников в серых фартуках, а третий лязгал большими ножницами, подрезая стройные деревца туи. В центре сада я увидел мраморный фонтан, из которого вытекал искусственный ручеёк, теряющийся где-то среди кустов. А перед самыми дверьми стояла мраморная фигура Иисуса со стальным мечом в руке. Иисус был одет в лёгкие доспехи, длинные волосы струились из-под шлема с наносником[113].Само изваяние было прекрасным, но его расположение показалось мне несколько странным. А именно, Христос выглядел здесь привратником, сторожащим двери Инквизиции. И за меньшие ошибки сжигали людей на кострах. Ну, уточним: за меньшие ошибки сжигали людей на кострах когда-то, ибо в сегодняшние времена Церковь и её слуги помягчелии не преследовали уже ересь так упорно, как в давние времена. Честно говоря, я считал это правильным, поскольку так установленное изваяние достаточно было просто перенести в другое место, а не сразу сжигать владельца. Спешка часто является врагом смирения и понимания. А мы — инквизиторы — всё-таки хотим в смирении понимать других.

— Красивая скульптура, — сказал я.

Слуга подобострастно покивал головой.

— Магистр Игнациус специально приглашал скульпторов из Хеза, — объяснил он.

Магистр Игнациус был главным в тирианской Инквизиции. Я помнил его ещё со школы, поскольку он некогда прибыл на цикл гостевых лекций. Я не очень помнил тему его курса, но мне казалось, что он был специалистом по языческим верованиям. Он также выдвигал сомнительную теорию о том, что языческие верования намного опаснее ереси, возникающей из неверного понимания Писания. Или, что язычник хуже христианина-еретика. Честно говоря, мне было трудно согласиться с таким тезисом, поскольку извращение учения святой веры значительно хуже, чем его незнание.

Слуга открыл двери, и мы вошли в холодную, каменную переднюю.

— Прошу налево, магистр, — сказал он. — Магистр Игнациус ужинает.

Он снова открыл передо мной очередные двери, на этот раз ведущие в небольшую комнату, в которой стоял прямоугольный стол и восемь резных стульев с высокими спинками. Только один из них был занят, а сидел на нём пухлый, невысокий человечек с венком волос, окружающих его лысину, будто лавровый венец. Когда меня увидел, он медленно встал и отложил нож, которым как раз резал жирное жаркое.

— Кого имею честь принимать? — спросил он не слишком внятно, ибо рот его был полон.

— Я Мордимер Маддердин, инквизитор его Преосвященства епископа Хез-хезрона, — в третий раз, в надежде, что в последний, произнёс я эту фразочку.

— Приветствую, дорогой Мордимер! — вскричал он, будто я был желанным и долгожданным гостем. — Как же ты изменился со времён школы!

— Ваша милость меня помнит? — спросил я учтиво.

— Конечно, Мордимер. И, пожалуйста, не конфузь меня «вашей милостью». Ты уже не ученик, а инквизитор, о свершениях которого мы здесь много наслышаны, в нашей глухой и тихой провинции.

— Ты слишком любезен, Игнациус, — я склонил голову.

— Да-да, садись, Мордимер. — Он указал мне на стул напротив себя. — Мануэль, принеси второй прибор, пожалуйста. Ты возмужал, — произнёс он, снова обращая на меня взор. — Я помню тебя худым, вечно молчащим подростком, мой дорогой. Знаешь, что ты никогда не задал мне ни одного вопроса?

— Я слушал, — ответил я, поскольку он лучше меня помнил прошлое, и меня это поразило.

— Это так, ты внимательно слушал. И задумывался, насколько я близок ереси, правда?

Я вздрогнул. Неужели это было настолько заметно? Действительно, один случай мне как раз вспомнился. Как-то, когда я слушал лекцию Игнациуса, в голове у меня промелькнула мысль: «Сгоришь, магистр. Сгоришь, несомненно». И тотчас же я этой мысли испугался. Откуда он мог знать? Всех ли учеников он помнил и понимал настолько хорошо?