Сиськи

Шесть псов. Я испугалась. И зарычала.

Собаки мигом развернулись, толкаясь в спешке, и бросились прочь.

Я не знаю, что бы они сделали, повстречайся они с настоящим волком, но, полагаю, я-то была чем-то особенным.

Я последовала за ними.

Они бросились врассыпную и побежали.

Что ж, я побежала тоже, и это был совсем другой бег. Я имею в виду, я вытягивалась во всю длину и мчалась, и это было просто счастье. Я погналась за одним из псов.

Туда-сюда, эта маленькая, похожая на терьера собачонка попыталась проскочить слева и юркнуть под ворота чьей-то подъездной дорожки, и все это без единого звука — терьерчик мчался изо всех сил, чтобы вопить, а мне просто нравилось бежать молча.

Как раз перед тем, как он смог бы проскользнуть под воротами, я догнала его и не раздумывая вцепилась ему в загривок, оторвала тельце от земли и изо всех сил встряхнула из стороны в сторону.

Я почувствовала, как хрустнула его шея, этот звук отозвался дрожью во всех костях моего черепа.

Я взяла его в пасть, и он показался мне почти невесомым. Я потрусила прочь, держа его в зубах, и под кустом в Бейкерс-парк я зажала его в лапах и впилась зубами в его брюхо, все еще теплое и трепещущее.

Как я уже сказала, я была голодна.

Кровь доставила мне совершенно невероятное наслаждение. Я с минуту стояла, озираясь и облизывая губы, тяжело дыша и упиваясь этим вкусом, потому что была просто ошеломлена им, это было сладостно, как мед или самый лучший шоколад на свете.

И я опустила голову и с чавканьем сожрала эту собачонку, подобно тому как нагибаешься к пицце и жадно поглощаешь ее. Боже мой, я умирала с голоду, так что мне было все равно, что мясо после того первого восхитительного укуса оказалось жестким и отвратительно пахнущим.

Я даже вылизала потом всю кровь с земли, не обращая внимания на то, что она была смешана с песком.

Той ночью я съела еще двух собак, одна была привязана бельевой веревкой на грязном дворе, забитом насквозь проржавевшими автомобильными деталями, а другая — толстый старый желтый пес, который громко сопел и слишком медленно двигался. Он был ужасно невкусный, а я к тому времени уже была сыта, так что поела совсем немного.

Я прогулялась по парку, поводя большим черным волчьим носом, и нашла скамейку, на которой мистер Грэнби каждый день сидит и кормит голубей, и ему наплевать, что никто больше не хочет, чтобы эти грязные птицы летали тут и обгаживали автомобили. Я сделала кучу на скамейку, прямо туда, где он всегда сидит.

Потом я пожелала заходящей луне доброй ночи: получилось переливчато — дикое "йоу-оу-оу!". И вприпрыжку поскакала домой, упруго пружиня толстыми подушечками на лапах и вывалив язык, и чувствуя себя просто супер.

Я проскользнула внутрь, взбежала по лестнице и в своей комнате остановилась посмотреться в зеркало.

Такая же великолепная, как прежде, и всего несколько пятнышек крови на шерсти. У меня было достаточно времени, чтобы вылизать их. Я немножко беспокоилась — в смысле, я думала, что вдруг прежняя жизнь не вернется, вдруг после того, как я убивала и ела в волчьем обличье, я теперь в нем навсегда и останусь? Ну что-то вроде того, как если бы вы забрели в заколдованный замок и съели или выпили там чего-нибудь, то все, вы уже никогда не сможете его покинуть. А вдруг, когда наступит утро, я не смогу превратиться обратно?

Ну, тут уж я все равно ничего не могла поделать, и, честно говоря, у меня было такое ощущение, что я не стала бы против этого возражать; оно того стоило.

Когда я привела себя в порядок и почистилась, вылизав в том числе и свой зад (и это в тот момент казалось мне вполне нормальным и правильным), я прыгнула в кровать, свернулась клубочком и тут же отключилась. Когда я проснулась, в глаза мне светило солнце и я снова была собой, в своем собственном облике.

Было ужасно странно снова завтракать и влезать в свою старую трикотажную рубашку, которая на мне болталась, так что у меня в ней ничего особо не выпячивалось, а Хильда тем временем зевала и шаркала по дому в халате и шлепанцах и вела себя так, будто они с папой ничем таким и не занимались этой ночью, а я-то знала, что это не так.

И плюс к тому было совершенно ясно, что она не имеет ни малейшего представления о том, чем занималась я, и от этого у меня было странное чувство.

Одна из вещей, про которые все стараются не рассказывать, заключается, оказывается, в том, что, когда взрослеешь, у тебя появляется все больше секретов от родителей. И уж у меня теперь есть секрет так секрет!

Хильда обращается ко мне:

— Как, ты уже разделалась со сладким попкорном? Честное слово, Келси, мне за тобой не угнаться! И почему бы тебе не надеть в школу что-нибудь получше этой старой рубахи? О, понимаю: для маскировки, верно?

Она вздохнула и, подбоченившись, поглядела на меня вроде бы грустно, но с улыбкой.

— Келси, Келси, — продолжает она, — кабы у меня, когда я была девочкой, была хоть половина того, что есть у тебя, — а я была плоская, как гладильная доска, и из-за этого такая несчастная, я тебе даже передать не могу.

Она и сейчас худенькая и аккуратная, поэтому что она в этом может понимать? Но она говорила от доброго сердца, и в любом случае мне было слишком хорошо, чтобы спорить.

Однако рубашку я менять не стала.

В эту ночь я не обратилась в волчицу. Я лежала и ждала, но, хотя луна и взошла, ничего не изменилось, как я ни пыталась, и через некоторое время я встала, выглянула в окно и поняла, что луна больше уже не такая полная, — она начала убывать.

Я не столько вздохнула с облегчением, сколько огорчилась. Две недели спустя я купила в школьном книжном киоске календарь, посмотрела, когда следующее полнолуние, и с волнением ждала, что же будет.

Тем временем все шло как обычно. Мой подбородок облепили прыщи. Бывало, я смотрелась в зеркало и думала о своем волчьем лице, покрытом красивой блестящей шерстью вместо прыщей.

Прыщи и я — мы вместе — пошли на вечеринку к Анжеле Дюркин, и на следующий день Билли Линден рассказал всем, что я закрылась в одной из спален в доме Анжелы и занималась там с ним любовью, чего и близко не было. Но поскольку никого из взрослых там тоже не было, а Жирный Джо притащил на вечеринку травку, большинство мальчишек обкурились и все равно не знали, кто, где и чем занимался.

Вообще-то однажды Билли действительно затащил после уроков девчонку из седьмого "Б" в гараж своих родителей, и вместе с двумя дружками они занимались с ней этим, пока она находилась в отключке от наркоты, или, во всяком случае, они так говорили, а ей, так или иначе, было слишком стыдно, чтобы кричать или сопротивляться, и немного погодя она поменяла школу.

Я узнала об этом точно так же, как и все остальные, потому что Билли — самый большой хвастун во всей школе и никогда не знаешь, врет он или нет.

Так что было бы не слишком удивительно, если бы кое-кто поверил тому, что Билли плел про меня. Джерри-Энн перестала со мной разговаривать после этого. Тем временем Хильда забеременела.

В итоге все это окончилось грандиозной речью насчет того, как Хильда волновалась из-за своих биологических часов, и вот они с папой решили завести малыша, и что я не должна беспокоиться, для меня это будет просто забава и хорошая подготовка к тому, чтобы самой потом стать матерью, когда я найду какого-нибудь хорошего парня и выйду замуж.

Ну конечно. Подготовка! Как у Мэри О'Хара из моего класса, которой вечно приходится менять пеленки своей младшей сестре, брр. Мэри подшучивает над всем этим, но уверяю вас, на самом деле она просто ненавидит свое превращение в няньку. Теперь, похоже, дошла очередь и до меня, как обычно.

Единственное, что делало жизнь сколько-нибудь сносной, — это мой секрет.

— Ты сегодня вообще никакая, — сказал мне однажды в столовке Девон Браун, когда Билли был особенно невыносим, пытаясь кидаться от своего стола хлебными шариками, чтобы они угодили мне в грудь. Девон сидел со мной, потому что у него плохо с французским, единственным предметом, с которым у меня порядок, и я помогала ему разобраться с глаголами. Я думаю, он хотел узнать, почему я не расстраиваюсь из-за приставаний Билли. — Что случилось?