Сиськи

Как бы там ни было, я держалась в стороне от всех, насколько могла, и не разговаривала даже с Джерри-Энн, потому что боялась, что она спросит, почему я так смешно хожу и плохо пахну.

Билли Линден избегал меня, как и все остальные, за исключением того раза, когда один из его придурковатых дружков нарочно толкнул меня и я налетела на Билли в очереди в столовую. Билли обернулся и заорал, да еще так громко:

— Эй, Сиськи, с каких это пор ты стала краситься черно-синими тенями?

Я не доставила ему удовольствия узнать, что на самом деле он сломал мне нос, как сказал доктор. Хорошо еще, что при этом не заставляют носить повязку. Билли бы весь изострился насчет того, что у меня нос тоже в лифчике, как и сиськи.

Той ночью, когда все решили, что я заснула, я поднялась и сняла с себя трусы и футболку, в которых спала, и стала разглядывать себя в зеркале. Мне не нужно было включать свет. Луна была полная и светила через большое мансардное окно прямо в мою спальню.

Я обхватила себя руками и больно ущипнула, чтобы наказать тело за то, что оно со мной делает.

Как будто этим можно было все остановить!

Неудивительно, что Эди Сайлер из десятого класса уморила себя голодом! Я ее прекрасно понимала. Она пыталась совладать со своим телом, чтобы выглядеть нормально, оставаться тонкой и сильной, какой была и я когда-то — человеком, а не карикатурой, которую обзывают Сиськами.

И тут что-то теплое потекло тоненькой струйкой по внутренней стороне ноги, и я поняла, что это кровь, и это было невыносимо. Я сильно сжала бедра, и крепко зажмурилась, и что-то такое сделала.

Я имею в виду, ощущение того, как это происходит. Я почувствовала, что становлюсь меньше, будто меня сжигает бушующий в костях холодный огонь, и что все мое тело, и мышцы, и хлюпающие внутренности, и кожа словно раскаляются добела и отделяются друг от друга, сияя в лунном свете, и что мой облик меняется и центр тяжести перемещается куда-то…

Я подумала было, что падаю в обморок из-за этих дурацких месячных. Так что я повернулась и рухнула на кровать и лишь в тот миг, как упала на нее, поняла, что что-то совсем не так.

Во-первых, мой нос и голова были переполнены такими сумасшедшими, острыми ощущениями, что я даже не сразу поняла, что это запахи, — настолько они были сильнее, чем любые запахи, что я знала до этого. И они были — даже не знаю — влекущими, а не противными или отвратительными.

Я открыла рот, чтобы вдохнуть запах еще глубже, и услышала, что забавно пыхчу, как будто до этого бежала, а ведь я этого не делала, и еще часть моего лица сильно выпятилась вперед, и там что-то двигалось — мой язык.

Я облизывалась.

Да уж, в этот миг у меня началась полная, абсолютная паника. Я заметалась по комнате, поскуливая, и тяжело дыша, и слыша, как мои ногти стучат по половицам, а потом забилась в угол и скорчилась там, потому что испугалась, что папа и Хильда услышат и придут узнать, откуда этот шум.

Потому что я слышала их. Я слышала, как скрипит кровать, когда кто-то из них переворачивается на другой бок, и дыхание папы с небольшим присвистом, готовое перейти в храп, и еще я чувствовала их запах, особую струю из ароматов от каждого из них, вроде того десерта из разных сортов мороженого, которое называется "смесь".

Тело мое подергивалось и дрожало от страха и распирающей его энергии, и комната моя — перестроенный чердак, просторный, но кое-где с низким потолком, — комната моя казалась мне клеткой. И еще я до ужаса боялась заметить свое отражение в зеркале. Я прекрасно понимала, что могу там увидеть, и не хотела этого.

Кроме того, мне нужно было срочно пописать, а в таком состоянии я не могла даже и пытаться воспользоваться туалетом.

Поэтому я осторожно открыла дверь плечом и едва не скатилась по лестнице, пытаясь спуститься по ступеням на четырех ногах и раздумывая, как бы это сделать, вместо того чтобы просто позволить телу справиться самому. Я уперлась ладонями во входную дверь, чтобы отворить ее, но мои руки не были больше руками, это были лапы с длинными узловатыми пальцами, покрытыми шерстью, а на концах их торчали толстые черные когти.

В животе у меня словно бомба разорвалась от ужаса, и я вскрикнула. Раздался дрожащий воющий звук, жутким эхом отозвавшийся у меня в черепе. "Джек, что это было?" — сонно спросила наверху Хильда. Я услышала, как отец тяжело ступает по полу их спальни, и стрелой метнулась к подвалу.

Засов на подвальной двери все время соскальзывал, так что теперь я толчком открыла дверь в подвал и полезла вниз, на этот раз лучше справляясь со ступеньками, потому что была слишком перепугана, чтобы думать, как ставить свои новые лапы. Остаток ночи я провела там, жалуясь сама себе (что на самом деле означало тихое поскуливание) и труся рысью вдоль стен, обтираясь о них боками в попытке стереть с себя этот ненормальный облик, а может, просто бегая по кругу оттого, что не могла усидеть на месте. Там было полно запахов и медленно сплетающихся струй теплого и холодного воздуха. Я никак не могла во всем этом разобраться.

Что же касается туалета, то я в конце концов сумела примоститься задом на край водостока возле папиного верстака и помочиться туда. Единственная проблема была в том, что этими своими лапами я не могла открыть кран, чтобы — смыть запах.

Потом, около трех часов утра, я очнулась от дремоты, лежа калачиком на голом полу, на открытом месте, где вероятность, что по тебе будут бегать всякие пауки, была чуть поменьше, и ничего больше не увидела, и не почуяла никаких запахов, и поняла, что со мной снова все в порядке, еще до того, как взглянула на свои руки и снова увидела ладони вместо лап.

Я взлетела по лестнице и стояла под душем так долго, что Хильда расшумелась, что я трачу горячую воду, когда у нее с утра полно стирки. Я же просто пыталась отогреть странно окоченевшие мускулы, но объяснить ей что-либо, естественно, не могла.

Было так странно после этакой ночки одеваться и идти в школу. Одно хорошо, менструация прекратилась в этот же день, и Хильда сказала, что для первого раза это вполне обычно. Так что, должно быть, все пялились на здоровенный зеленый синяк у меня на лице, который поставил мне Билли.

Кончилось все это, разумеется, как обычно. Ну а почему бы и нет? Они же не знали, что ночью я была волком.

Жирный Джо выхватил у меня портфель в коридоре возле кабинета естественных наук и перебросил его какому-то парню из восьмого "Б". Мне пришлось бегать за ними, чтобы отобрать портфель, и, конечно, все это было устроено только для того, чтобы мальчишки могли вдоволь повеселиться, глядя, как подпрыгивают груди у меня под блузкой.

Я так рассвирепела, что едва не поймала Жирного Джо, только побоялась, что, если я схвачу его, вдруг он тоже ударит меня, как Билли.

Отец говорил мне: "Не обращай внимания, малыш, все мальчишки дураки в этом возрасте".

А Хильда все лето твердила: "Послушай, это никуда не годится — ходить ссутулившись, сложив руки на груди, наоборот, ты должна расправить плечи и вышагивать с достоинством, как важная особа, гордая тем, что взрослеешь. Просто с тобой это произошло немножко рановато, вот и все, и я готова держать пари, что другие девочки тайком завидуют тебе, с этими их смешными крохотными лифчиками, как будто у них есть что поддерживать".

Ей-то хорошо говорить, она уже давно не ходит в школу и небось не помнит, каково это все.

Поэтому я прекратила беготню и ходила вслед за Джо, пока не прозвенел звонок, и тогда вытащила портфель из кустов, куда он его закинул. Я немножко плакала и поэтому спряталась в туалете для девочек.

Там была Стейси Буль, она, как обычно, красила губы и, как обычно, не стала разговаривать со мной, но прибежала суматошная Рита и сказала, что этого дурака и грубияна Джо убить мало, не говоря уже о Билли, который на самом деле подучил его стащить мой портфель. Как обычно!

Рита неплохая, если не считать того, что она и сама аутсайдер, потому что ее младший брат болен СПИДом, и большинство родителей считают, что ей не место в нашей школе. Так что мы не слишком близки с ней. Я ужасно расстроилась, да к тому же все равно опоздала на математику.