G.O.G.R. (СИ)

Узнав, что пред ними милиция, официальные лица отставили разговоры, и вперёд выдвинулось самое основательное лицо, неся впереди себя солидное пузцо. Это и был новый председатель Николай Фомич Максименко, ну, о-очень увлечённый историей и памятниками архитектуры. Он был обряжен в пиджак и затянут галстуком, из-за чего ужасно страдал от тропического зноя и взмок даже больше, чем Ежонков. Услыхав, что милиция ищет его предшественника Семиручку, председатель Максименко поправил интеллигентные прямоугольные очки и ответил Серёгину представительным спокойным баритоном:

- Тунеядствует ваш Семиручко. После того, как вышел в отставку – нигде не работает и пьёт. Проблема, пятно на репутации деревни. Не знаю, что с ним делать. Может быть, вы поможете?

- Поможем, – согласился Серёгин.

- Его надо вспушить! – внезапно выпрыгнул из-за спины Серёгина Ежонков, собираясь, видимо, вспушить нового председателя.

Пётр Иванович испугался, что Ежонков своей неистовостью вконец дискредитирует донецкую милицию, и пихнул гипнотизёра локтем в брюшко, мол, не рыпайся, не до этого.

- Правильно, вспушите, – согласился председатель Максименко, подумав, что Ежонков собирается пушить не его, а Семиручку. – Может быть, он одумается?

Сидоров стоял сзади и глазел на восстановленное логово чёрта. Особняк был точно таким же, как и до того, как развалился, только новым, с целенькой блестящей крышей, с чистыми стёклами в окнах, облепленный камерами слежения, оснащённый электропроводкой. Вон там, на втором этаже блестит в одной из комнат электрическая лампа. Но всё равно, даже весь этот апгрейд не изменил тёмной сущности этого адского дома, ведь никто, скорее всего, не подумал засыпать дьявольские подвалы, где обитали эти жуткие «чёртовы бандиты». Подвалы остались, и остались все их смертоносные тайны, остался Верхнелягушинский Чёрт, и Сидоров уверен, что обязательно увидит ещё его Горящие Глаза…

Пётр Иванович быстренько постановил, что надо ехать к Семиручке и за черти поволок за собой Ежонкова, который отбивался и причитал:

- Серёгин, ты что, не видишь что ли, как они вылизали здесь всё?? Да они за всем этим скрываются, и этот холёный хлыщ, – он имел в виду нового председателя, – явный фашистский агент! Они сейчас Семиручку специально заморят, чтобы он крякнул, как все остальные председатели! Он слишком много знает, а они…

- Сейчас поедем к Семиручке и всё узнаем! – Серёгин забил Ежонкова на заднее сиденье служебной машины, что проделать было достаточно трудно в виду лишнего веса гипнотизёра, и захлопнул за ним дверцу. – Ежонков, ты пока что не светись, пускай никто о твоей догадке не знает! – это Серёгин сказал для того, чтобы хоть как-нибудь заставить Ежонкова не орать. – Тебе повезло, что этот гусёк не догадался, что ты собрался пушить не Семиручку, а его самого, а то бы они унесли тебя для опытов!

Петру Ивановичу было смешно подтрунивать над Ежонковым, а вот Сидоров не особо-то веселился, потому что ощутил на своей спине тяжёлый ледяной взор чудища. На улице висела экваториальная жара, солнце превращало всё живое в запеканку, а Сидоров вдруг озяб под этим взором, покрылся холодным потом и как можно скорее забился в машину, чтобы быть как можно дальше от дома Верхнелягушинского Чёрта. Он старался не смотреть на него, ведь Чёрт не дремлет, и его взгляд ужасен…

Пётр Иванович завёл мотор и снял машину с тормозов. Серебристая «Деу» мягко выехала со двора Гопниковского особняка и покатила по новой дороге вглубь деревни, где стояла хата Семиручки. Электрическая лампа в одной из комнат на втором этаже погасла, и в окне на секунду появился тёмный зловещий силуэт незнакомца, напоминающий бесхозную тень…

Хата Семиручки выглядела не самым лучшим образом: серая какая-то, обшарпанная, окошки подслеповатые, заплетенные паутиной. Двор и огород заросли какими-то сорняками вроде лебеды, амброзии и сурепки, яблоки отвешивают ветки яблонь и валяются паданками на некошеной траве. Собачья будка пустует, около неё валяется ржавый обломок цепи. Кажется, Семиручки нет дома – настолько нежилой выглядит его хата.

Пётр Иванович толкнул расшатанную калитку коленкой и вступил в неухоженный двор бывшего председателя. Сидоров и Ежонков двинулись за ним. Ежонков катился, словно колобок и смотрел не вперёд, а назад, словно ожидал погони, а Сидоров не заметил в траве грабли, наступил на них и едва не набил себе на лбу шишку…

Дверь хаты оказалась приоткрытой, и за ней висела нежилая мгла. Серёгин, не раздумывая долго, отпихнул эту дверь и погрузился в полумрак сеней. Он шёл очень осторожно, вглядываясь во всё внимательными глазами. Сени обычно бывают загромождены всяческим хламом, можно споткнуться, упасть, удариться, а то и что-нибудь себе поломать…

Пройдя сени, Пётр Иванович открыл невидимую во тьме дверь и попал на кухню. Первое, что бросилось ему в глаза – это «Говерла» из грязной посуды, что высилась не в раковине, а в мусорном ведре. Странно… Председатель Максименко сказал, что Семиручко пьёт, но ни одной бутылки Серёгин у него на кухне не заметил… очень странно. На столе – хлебные горбушки, остатки какого-то салата, майонезные плюхи…

Ежонков и Сидоров тоже бродили по кухне, но ничего интересного для себя не обнаружили и рвались теперь в другие комнаты. Но Пётр Иванович вдруг заклинился на полдороги и шикнул на обоих:

- Цыц!

- Чего? – обиделся Ежонков

- А? – увился Сидоров

- Тише! – опять шикнул Пётр Иванович, внимательно прислушиваясь к тому странному звуку, который зарождался в одной из соседних комнат. Кто-то там разговаривает… Беглый внятный голос, говорит быстро… Ещё там, кажется, есть какая-то женщина, тоже тараторит… стоп! Это же телевизор! В Верхних Лягушах нет электричества… Раньше не было – теперь есть. Семиручко смотрит телевизор!

- Туда! – скомандовал Пётр Иванович и решительно открыл дверь, которая, казалось, вела в нужную комнату.

Семиручко отыскали быстро. Заросший лешачьей страшенной щетиной, растёкся он по клетчатому засаленному дивану и глазел покрасневшими глазами в мелькающий рекламою голубой экран старинного «Электрона» и никак не отреагировал на то, что к нему ввалились целых три незваных гостя.

- У, как распустился! – сочувственно протянул Ежонков, разглядывая замусоренную всяким хламом комнату и самого раскисшего Семиручку.

- Порча? – робко выдавил Сидоров и негромко позвал бывшего председателя:

- Семиручко?

Тот и ухом не повёл, и рылом не повёл. Таращится всё в этот телик, а там весело так поют: «Мятный дирол!».

- Семиручко! – Пётр Иванович затормошил его за плечо, и только тогда Семиручко пришёл в сознание, повернул отупевшее лицо и выдохнул:

- Ыыыыы…

- Это – депрессия! – поставил диагноз Ежонков, оценив состояние бывшего председателя. – После того, как его попёрли с должности – он впал в депрессию!

- Ага, – согласился Пётр Иванович. – И что с ним можно сделать?

- Вспушить! – выкрикнул Ежонков. – Начнём прямо сейчас!

Семиручко не мог понять, кто и зачем к нему пришёл. Он тупо взирал на Петра Ивановича и на Сидорова, и на Ежонкова, который отыскивал в кармане маятник рукой, свободной от булочки. Наверное, у Ежонкова тоже есть какая-то форма депрессии, которую он постоянно заедает…

Наконец, Ежонков нашёл свою гайку и сказал Сидорову:

- А ну, старлей, усади этого студня вертикально! Когда он лежит – мне неудобно стучать к нему в мозги!

Сидоров не верил, что его когда-нибудь восстановят в звании старлея, и это обращение, которое для Ежонкова уже сделалось нормой, казалось ему издевательским. Сидоров молча, схватил Семиручку под мышки и обнаружил, что бывший председатель весит слишком много для того, чтобы сдвинуть его с места в одиночку. Сидоров попросил помощи у Серёгина. Пётр Иванович присоединился к сержанту, вдвоём они, пыхтя, усадили Семиручку на его паршивеньком диванчике и свесили на пол его грязные ноги. Пётр Иванович не подал виду, однако когда Сидоров попросил помочь поднять Семиручку – он удивился, куда же подевалась та страшная сила, которой с недавних пор обладал сержант? Или он сам заметил свою странную исключительность и теперь скрывает её? Нет, с Сидоровым что-то не так, и надо заставить увальня Ежонкова заняться им…