Экзорсист (Изгоняющий дьявола) (др.перевод)

— Тонко подмечено. — Иезуит взглянул на собеседника изумленно и с каким-то новым оттенком искреннего уважения.

— Прекрасно. Тогда позволю себе повторить вопрос: возможно ли, чтобы в наше время в Вашингтоне завелась община сатанистов?

— Конечно, точно я этого знать не могу, — ответил Каррас, задумчиво скрестив на груди руки, — но говорят, кое-где в Европе черные мессы — не такая уж редкость.

— И это в наши дни?

— В наши дни.

— И они проводятся так же, как раньше? Я читал об этом: секс, статуи и еще Бог весть что. Не хотелось бы своими вопросами портить вам настроение, но все же, скажите: они по-прежнему этим занимаются?

— Этого я не знаю.

— Ну хотя бы личным мнением своим поделитесь, отец Неприступность.

— Ну хорошо, — усмехнулся иезуит. — Да, я думаю — подозреваю, во всяком случае, — что такие вещи происходят на самом деле. С другой стороны, по-моему, за ними ровно ничего не кроется, кроме банальнейшей патологии. Черная месса — явление реальное, в этом не может быть сомнений; но участвовать в ней способен лишь тот, у кого с реальностью этой сложились весьма своеобразные отношения — другими словами, психически тяжело больной человек. В медицине существует и специальный термин, описывающий такое состояние: сатанизм — неспособность достичь полового удовлетворения обычным способом, без совершения каких-либо богохульных действий. Болезнь эта достаточно распространена и в наши дни, а черная месса для нее — всего лишь маскировка, прикрытие.

— Простите меня опять-таки, но — все эти проделки со статуями Иисуса, Марии?..

— И что?

— Вы хотите сказать, это тоже правда?

— Вот, например, случай, который вас как полицейского может заинтересовать. — Каррас заметно оживился; похоже, Киндерману удалось-таки задеть в нем какую-то ученую жилку. — В архивах парижской полиции все еще хранится, должно быть, документ о происшествии с двумя монахами из монастыря… кажется в Крепи, точно не помню. Так вот, эти двое зашли в местную гостиницу и с очень воинственным видом стали требовать себе номер с трехместной кроватью. “Третьего” они несли с собой: это была статуя Богоматери в натуральную величину.

— Бог ты мой, — выдохнул детектив, — ужас-то какой.

— И тем не менее, это факт, подтверждающий, что все, о чем вы читали, — не выдумка.

— Ну, секс — допустим: в это я поверить еще как-то могу. Но у нас с вами дело несколько другое. Скажите, а то, что пишут о ритуальных убийствах, — тоже правда? Я, например, слышал, что они берут кровь новорожденного…

Детектив пересказал Каррасу прочитанную историю о том, как жрецы-чернокнижники рассекают младенцу запястье, сцеживают кровь в специальный сосуд, а затем, осквернив соответствующим образом, употребляют ее в качестве причастия.

— Так ведь и о евреях рассказывали примерно то же: мол, похищают христианских младенцев, пьют невинную кровь… Вы уж простите, святой отец, но распространяли по миру эту ложь ваши люди.

— В таком случае, вынужден перед вами извиниться — за всех своих людей сразу.

— Ладно, отпускаю вам этот грех…

Смутная тень пробежала по лицу священника; он будто вспомнил о чем-то болезненно-неприятном.

— О ритуальных убийствах мне действительно ничего не известно, — заговорил наконец Каррас, пристально глядя куда-то вдаль, — но как-то раз в Швейцарии акушерка призналась в убийстве — то ли тридцати младенцев, то ли сорока… Вы мне возразите: ее же пытали. Возможно. Но рассказ этой женщины выглядел более чем убедительно. Она принимала роды с длинной тонкой иглой, спрятанной в рукаве; в какой-то момент незаметно вынимала ее, втыкала в “родничок”… — Каррас в упор взглянул на детектива. — Следов не оставалось; ребенок выглядел мертворожденным. Вы знаете, наверное, о том, что католическая церковь в Европе относится к акушеркам с большим предубеждением. Именно этот случай и послужил тому причиной.

— Но это ужасно.

— Увы, болезнь разума и в нашем двадцатом веке осталась в числе непобежденных.

— Нет, погодите, прошу прощения еще раз. Все-таки, вы ссылаетесь на ненадежные свидетельства: в конце концов, обвиняемых пытали. Человека заставляли подписывать пустой лист, а потом какой-нибудь maher его заполнял. Акт Хабеас Корпус [14] тогда еще принят не был, о презумпции невиновности никто и слыхом не слыхивал. Разве я не прав? Не прав, скажите?

— Вы правы. Но и добровольные признания тоже были.

— Да кто же станет сознаваться в таких вещах добровольно?

— Ну, скажем, человек с неустойчивой психикой.

— Ага! К ним у нас, конечно, доверие особое…

— Вы, лейтенант, во всем совершенно правы. Я действительно беру на себя роль адвоката дьявола. Но не будем забывать одну очевидную вещь: психическая неустойчивость, заставляющая человека сознаться в злодеянии, с тем же успехом может заставить его это злодеяние и совершить. Возьмем, к примеру, все эти сказки про оборотней. Казалось бы, заведомая нелепость: не может же человек, в самом деле, взять да и превратиться в волка. Но дело в том, что стоит какому-то безумцу действительно возомнить себя волком, и он будет вести себя по-волчьи!

— Ужасно. Но это ваша собственная теория, святой отец, или доказанный факт?

— В XVI веке в Германии жил такой Вильям Стампф. Или Петер… впрочем, неважно. Главное, что человек этот, будучи искренне убежден в том, что он — оборотень, загрыз два или три десятка детей.

— Вы хотите сказать, признался в том, что загрыз?

— Да, но признание его выглядело вполне правдоподобно.

— Это почему же?

— Потому что в тот момент, когда Стампфа поймали, он пожирал мозги двух своих юных невесток.

Тонким шелестом в прозрачном апрельском воздухе со спортивной площадки донеслось: “В отрыв, Маллинз, в отрыв, выходи вперед!” Остаток пути к стоянке они прошли молча. Наконец Киндерман протянул руку к дверце; на мгновение замер.

— Итак, кого же мы ищем, святой отец? — спросил он, поднимая на Карраса тяжелый взгляд.

— Сумасшедшего, — мягко ответил тот. — Может быть, наркомана.

После минутного раздумья детектив кивнул.

— Хотите подброшу? — Он открыл дверцу машины.

— Спасибо, пройдусь: здесь рядом совсем.

— Ну не откажите же себе в таком удовольствии. — Он снова нетерпеливым жестом пригласил Карраса внутрь. — Расскажете потом друзьям, как катались в полицейской машине.

Иезуит усмехнулся и ловко скользнул на заднее сиденье.

— Ну вот и хорошо, вот и хорошо, — прохрипел детектив, протискиваясь вслед за ним. — В мире нашем нет коротких путей. Просто не существует.

Каррас объяснил, как проехать к резиденции иезуитов, и машина тронулась. Да, теперь он обживал свою комнату тут: остаться в коттедже означало бы дать бывшим клиентам повод для новых визитов.

— Кино любите, отец Каррас?

— Очень.

— “Короля Лира” смотрели?

— Мне такое не по карману.

— А я смотрел. У меня контрамарки.

— Вот здорово.

— На лучшие фильмы хожу бесплатно. Жаль только, миссис Киндерман из дому не вытащишь: устает очень.

— И верно, жаль.

— Серьезно, терпеть не могу ходить в кино один. Мне поговорить хочется, поспорить, разобрать все по косточкам. — Он отвернулся и поглядел куда-то в окно. Затем проговорил с какой-то тоскливой застенчивостью: — Может быть, вместе как-нибудь сходим, святой отец? Бесплатно… У меня же контрамарки, — добавил он поспешно.

Священник взглянул на него и усмехнулся.

— “Когда?” — как говаривал в “Гарвее” Элвуд П. Дауд?

— Так я позвоню вам, непременно же позвоню! — просиял детектив. Машина подкатила к зданию и остановилась у тротуара.

— Звоните обязательно. — Каррас щелкнул ручкой дверцы. — Жаль, что ничем не смог вам помочь.

— Ну что вы, я очень вам благодарен, — вяло отмахнулся Киндерман. — Для ренегата-иудея парень вы вполне сносный.

Каррас хлопнул дверцей и просунул голову в окошко.

— А вам часто говорят о том, как вы похожи на Пола Ньюмана?