Тьма (сборник)

Я оцепенело кивнул. На экране Берри Крёгер убеждал Алана Лэдда;

– Брось это и забудь. Она – как отрава.

– Так знай: если друзья по-настоящему дружат, они это делают, как и твои мамочка с папочкой. Ну посмотри на мою штучку, не упрямься. Давай.

Неужели и мои родители «дружили» подобным образом? Он сжал мне плечо, и я посмотрел.

Его штучка уменьшилась, обмякла. Она перевешивалась через ткань его брюк. Но стоило мне на нее посмотреть, как она тут же ожила и задергалась, как выдвижная изогнутая железка у тромбона.

– Ну вот, – сказал Стэн. – Ты ему нравишься. Ты его разбудил. Скажи мне, что и он тебе нравится.

Ужас лишил меня речи. Мои мозги превратились в порошок.

– Слушай, а давай называть его Джимми. – Мы решили, что его имя будет Джимми. – А теперь, когда я тебя познакомил, поздоровайся с Джимми.

– Привет, Джимми, – пролепетал я и, невзирая на свой ужас, захихикал.

– А теперь давай, потрогай его.

Я медленно протянул руку и кончиками пальцев дотронулся до «Джимми».

– Погладь его. Джимми хочет, чтобы ты его погладил.

Я два или три раза тронул «Джимми» и снова – только кончиками пальцев. Он каждый раз вздрагивал, будто доска для серфинга.

– Поводи по нему пальцами вверх и вниз.

Я подумал: если вскочить и убежать, Стэн меня догонит и убьет. А если я не сделаю то, чего он хочет, он тоже меня убьет.

Я послушно стал двигать пальцами вверх и вниз. Мои пальцы задевали тонкую кожу, испещренную синими жилками.

– А представляешь, как хорошо бывает Джимми, когда он входит в женщину? Теперь ты видишь, как это будет у тебя, когда ты вырастешь. Продолжай, возьми его всей ладонью. И подай мне то, о чем я тебя просил.

Я сразу убрал руку с «Джимми» и достал из заднего кармана чистый белый носовой платок отца.

Он взял платок в левую руку, а правой вернул мою руку к «Джимми».

– Ты замечательно это делаешь, – прошептал он.

«Джимми» в моей руке стал теплым и слегка разбух. Мне было не обхватить его пальцами. В голове звенело и гудело.

– Джимми и есть твой секрет? – все-таки сумел спросить я.

– Про секрет я расскажу позже.

– Мне остановиться?

– Да я тебя разрежу на мелкие кусочки, если ты остановишься, – сказал он.

Я замер. Тогда он потрепал меня по волосам и шепнул:

– Ты что, дружеских шуток не понимаешь? Знал бы ты, как мне сейчас хорошо рядом с тобой. Ты – лучший мальчишка в мире. Тебе бы тоже этого захотелось, если бы ты знал, как это здорово.

Мне показалось, что прошла целая вечность. На экране Алан Лэдд вылезал из такси. И вдруг Стэн выгнул спину, поморщился и шепнул мне:

– Смотри!

Стэн дернулся всем телом. Боясь выпустить «Джимми», я смотрел, как он дергается в моей руке, выстреливая струями густого молока цвета слоновой кости. Оно текло и текло на отцовский носовой платок. Оно пахло очень странно, но сквозь этот чужой для меня запах слабо пробивался знакомый запах отцовского одеколона. Стэн вздохнул, сложил платок и запихнул обмякшего «Джимми» обратно в брюки. Потом он наклонился и поцеловал меня в затылок. Я думал, что потеряю сознание. Мне казалось, что я умер, легко и бессмысленно. Ладонь и пальцы до сих пор хранили ощущение дергающегося «Джимми».

Подошло время моего возвращения домой, и тогда он рассказал мне свой секрет: его настоящее имя было не Стэн, а Джимми. Он не раскрывал своего настоящего имени до тех пор, пока не убедился, что может мне доверять.

– Завтра, – сказал он, проводя пальцами по моей щеке. – Завтра мы снова увидимся. Ты ни о чем не волнуйся. Я же доверяю тебе, раз назвал свое настоящее имя. Ты поверил, что я не сделаю тебе ничего плохого, и я не сделал. Мы должны доверять друг другу и никому об этом не рассказывать, иначе нам обоим будет очень и очень плохо.

– Я никому не скажу, – прошептал я.

– Я люблю тебя. Я люблю тебя, честное слово. Теперь у нас есть секрет, – сказал он, складывая носовой платок вчетверо и запихивая его в задний карман моих брюк. – Это наш секрет. Любовь всегда должна быть тайной. Особенно когда мальчик и мужчина познают друг друга и учатся доставлять друг другу радость и наслаждение. Любящие друзья – это немногие понимают, так что дружбу нужно, оберегать. Когда ты выйдешь отсюда, – добавил он, – хорошенько забудь, что у нас это было. Иначе мы оба попадем в большую беду.

Впоследствии я помнил лишь какой-то странный сеанс, где показывали «Чикаго: последний срок». Фильм вдруг понесся вперед, перескакивая через много сцен и диалогов героев. Они просто двигали губами, ничего не говоря. Я видел, как Алан Лэдд выходит из такси. Он смотрел с экрана прямо мне в глаза. Он узнал меня.

Мать заметила, что я сегодня какой-то бледный. Отец пожал плечами и ответил, что мне нужно побольше заниматься спортом. Двойняшки мельком взглянули на меня и тут же снова уткнулись в тарелки, поглощая макароны с сыром. Когда отец спросил, что со мной, я не ответил и тоже спросил его:

– Ты бывал в Чикаго? А живого киноактера когда-нибудь видел?

– По-моему, у парня температура, – сказал отец.

Двойняшки захихикали.

В тот день, поздним вечером, ко мне снова пришел Алан Лэдд, но не один, а с Донной Рид. Они и здесь как будто играли в фильме. Они встали на колени возле моей кровати, улыбаясь мне. Их голоса звучали мягко и успокаивающе.

– Я видел, что сегодня ты пропустил несколько эпизодов, – сказал Алан. – Не волнуйся, я о тебе позабочусь.

– Я знаю, – ответил я. – Я же самый главный ваш поклонник.

Затем дверь приоткрылась, и в комнату заглянула мать. Алан с Донной улыбнулись и встали, пропуская ее к моей кровати. Очень не хотелось с ними расставаться.

– Не спишь? – спросила мать.

Я кивнул.

– Дорогой, ты, случайно, не заболел?

Я замотал головой, боясь, что, если она задержится в комнате, Алан и Донна уйдут.

– А у меня для тебя есть сюрприз. В субботу, не в эту, а в следующую, мы поплывем на пароме по озеру Мичиган. Вся наша семья. Там еще будут мои подруги и их друзья. Большая компания. Повеселимся на славу.

– Это здорово. Я с удовольствием поплыву. Я вчера весь вечер думал о тебе. И сегодня утром – тоже.

Когда я вошел в фойе, он был на диванчике, где обычно сидели и курили билетерши. Сидел, подавшись вперед, уперев локти в колени и обхватив ладонями подбородок. Он следил за входной дверью. Из кармана выглядывал металлический колпачок плоской бутылки. Рядом лежал коричневый бумажный пакет. Он подмигнул мне, кивком головы указал на вход в зал, встал и пошел, всем видом показывая, что меня не знает. Я догадывался: он сядет где-то посередине последнего ряда и будет меня ждать. Я подал билет скучающей билетерше, та разорвала его пополам и вернула мне корешок. Я хорошо помнил то, что было вчера; помнил так, словно вообще не думал о другом. У меня началась внутренняя дрожь. Все краски фойе, красный цвет стен и позолота выглядели ярче, чем обычно. Ноздри улавливали запах попкорна в прозрачном кубе машины и запах разогреваемого масла. Ноги понесли меня по искрящемуся коричневому ковру, мимо буфета, прямо в зал.

Свет в зале постепенно гас, играя на блестящих волосах Джимми. Когда я сел рядом, он взъерошил мне волосы, улыбнулся и сказал, что думал обо мне весь вечер и все утро. В коричневом пакете он принес мне сэндвич, поскольку мальчишки должны питаться не только попкорном.

Свет совсем погас. Створки занавеса раздвинулись, из динамиков хлынула громкая музыка, и начался мультфильм о похождениях Тома и Джерри. Я откинулся на спинку кресла Джимми обнял меня за плечи. Было жарко и холодно одновременно, а внутри не стихала дрожь. Я вдруг понял: часть меня была рада здесь оказаться. Стало страшно от мысли, что я все утро ждал этого момента и в то же время боялся.

– Хочешь сэндвич? Он с ливерной колбасой. Я ее очень люблю.

– Нет, спасибо, – сказал я. – Дождусь конца первого фильма.

– Договорились, – согласился он, потом сказал: – Посмотри на меня.