Тьма (сборник)

– Ш-ш, – шепнула мне мама – Не мешай папе, он занят.

Справа от меня застучали по деревянному полу каблуки – из спальни появился, оценщик. Я почему-то думал, что оценщик – мужчина, но это оказалась женщина средних лет в твидовом пиджаке. В ее курчавых волосах соломенного цвета проглядывала седина, у нее были строгие, величественные черты лица – высокие скулы и выразительные изогнутые брови английских аристократов.

– Вы нашли что-нибудь интересное для себя? – спросила у нее мать.

– У вас есть несколько весьма любопытных вещиц, – ответила оценщица. Ее взгляд остановился на голых плечах моего отца.

– Я рада, – кивнула мама. – Не обращайте на меня внимания. – Она легонько ущипнула мою руку и скользнула мимо, шепнув мне на ухо: – Остаешься за хозяина, детка. Я сейчас вернусь.

Мама кивнула оценщице, из вежливости улыбнулась одними губами и скрылась в спальне, оставив нас втроем.

– Я с прискорбием узнала о смерти Антона, – обратилась ко мне оценщица – Ты скучаешь по нему?

Вопрос прозвучал столь неожиданно и прямо, что я растерялся. Возможно, дело было в ее интонации: вместо сочувствия в ней слышалось плохо скрываемое любопытство, желание посмаковать чужое горе.

– Немного. Мы редко виделись, – сказал я. – Но думаю, он прожил хорошую жизнь.

– Да, разумеется, – согласилась она.

– Я буду рад, если моя жизнь хотя бы наполовину сложится столь же счастливо, как его.

– У тебя все будет замечательно.

С этими словами она встала за спинкой дивана, положила руку на затылок моего отца и стала нежно поглаживать его.

Это был такой интимный жест, что меня замутило. Я отвел взгляд – не мог не отвести – и случайно посмотрел в зеркало на комоде. Покрывала слегка сдвинулись в сторону, и в отражении я увидел, что моего отца ласкает карточная женщина – пиковая дама. Ее чернильные глаза надменно устремлены вдаль, на теле – нарисованные черной краской одежды. В ужасе я снова взглянул на диван. Теперь на лице отца блуждала мечтательная полусонная улыбка; видно было, что он с наслаждением отдается прикосновениям рук женщины. Оценщица поглядывала на меня из-под полуопущенных век.

– Это не твое лицо, – сказала она мне. – Ни у кого не может быть такого лица Оно сделано изо льда. Что ты прячешь?

Мой отец напрягся, улыбка на его лице поблекла. Он выпрямил спину и наклонился вперед, высвобождаясь из ее пальцев.

– Вы уже все посмотрели, – сказал он оценщице. – Вы выбрали, что вы хотите?

– Для начала я хочу все, что есть в этой комнате, – ответила она и снова очень нежно положила руку ему на плечо. Поиграла завитком отцовских волос и уточнила: – Я могу брать все, не так ли?

Из спальни вышла мать, она несла два чемодана. Мать взглянула на руку оценщицы, лежащую на шее отца, и тихонько усмехнулась (ее смех прозвучал как короткое «ха» и означал примерно то же самое), потом поволокла чемоданы к выходу.

– Вы первая, выбирайте, – сказал отец. – Мы готовы обсудить любое предложение.

– А кто не готов? – заметила оценщица.

Мама поставила передо мной один из чемоданов и кивком головы велела взять его. Я проследовал за ней на крыльцо, но в дверях оглянулся. Оценщица перегнулась через спинку дивана, отец закинул голову назад, и их губы слились. Мама протянула руку и закрыла дверь.

В сгущающихся сумерках мы пошли к машине. На газоне перед домом сидел мальчик в ночной рубашке, рядом на траве лежал его велосипед. Обломком рога мальчик снимал шкуру с мертвого кролика. Из вспоротого живота поднимался пар. Мальчик оглянулся на нас, когда мы проходили мимо него, и ухмыльнулся, обнажив розовые от крови зубы. Мать заботливо обняла меня за плечи.

Сев в машину, она сняла маску и бросила ее на заднее сиденье. Я свою маску снимать не стал. Когда я делал глубокий вдох, я все еще чувствовал запах отца.

– Что происходит? – спросил я. – Разве он с нами не едет?

– Нет, – сказала мама и завела машину. – Он останется здесь.

– А как он вернется домой без машины?

Она искоса взглянула на меня и сочувственно улыбнулась. Небо из синего превращалось в черное, облака алели, словно ожог, но внутри машины уже стояла ночь. Я развернулся на кресле, сел на колени и стал смотреть, как деревья постепенно закрывают коттедж.

– Давай поиграем, – сказала мама. – Вообрази, что ты никогда не знал папу. Он ушел, когда ты еще не родился. Мы можем придумать про него разные истории. Например, что он служил на флоте и у него с тех времен осталась татуировка «Semper Fi» [29]. И еще одна – синий якорь. Эту татуировку он… – Тут ее голос дрогнул, как будто вдохновение вдруг покинуло ее. – Папа сделал ее, когда работал на буровой вышке в море. – Она засмеялась. – Точно. А еще вообрази, что эта дорога – волшебная. Называется Шоссе забвения. Когда мы приедем домой, мы оба поверим, что выдуманные истории – правда, что он действительно ушел от нас до твоего рождения. Все остальное станет сном – таким же реальным, как воспоминание. Выдуманное всегда лучше настоящего. То есть, конечно, он любил тебя и ради тебя готов был сделать что угодно. Но помнишь ли ты хоть один его интересный поступок?

Я был вынужден признать, что не помню.

– А помнишь, чем он зарабатывал на жизнь?

Я был вынужден признать, что не помню и этого. Страховым бизнесом?

– Правда, хорошая игра? – спросила мама. – Кстати, об играх. Ты еще не потерял свои карты?

– Карты? – не сразу понял я, но потом вспомнил и прикоснулся к карману куртки.

– Береги их. Отличные карты. Крошовый король. Дама Простыней. Ты получил все, мой мальчик. Послушай моего совета как приедем домой, сразу звони твоей Мелинде. – Она опять засмеялась, а затем погладила себя по животу. – Впереди у нас хорошее время, детка. У нас обоих.

Я пожал плечами.

– Теперь можешь снять маску, – напомнила она мне. – Но если она тебе понравилась, то оставь. Тебе нравится носить ее?

Я опустил солнцезащитный козырек и с обратной его стороны открыл зеркало. Возле зеркальца зажглась подсветка. Я изучал свое новое ледяное лицо, а также старое лицо под ним – уродливую человеческую заготовку.

– Да, нравится, – сказал я. – Она – это я.