Черным по белому

— Как насчет завернуть? Впрочем, нет, не надо, я лучше сам.

Громыхая рулоном, Стратт отмотал широкую полосу оберточной бумаги, оторвал выцветший край. Пока он заворачивал книгу, выпутываясь из брошенной на пол ленты, что-то с грохотом обрушилось на пол. Это бродяга, пятясь в сторону выхода, зацепился широким обшлагом за угол картонной коробки с дешевыми изданиями. Книги разлетелись во все стороны, бедолага застыл, разведя руки, открыв рот, придавив ногою раскрытый роман — точно расплющив бабочку. Повсюду вокруг него пылинки вплывали в лучи света, испещренные просеянным снегом. Где-то щелкнул замок. Стратт резко выдохнул, заклеил сверток липкой лентой и, брезгливо обойдя своего провожатого, открыл дверь. Ноги обдало холодом. Стратт поднялся вверх по ступеням, спутник его кинулся было следом. Он уже ступил на порог, когда сзади послышались тяжелые шаги. Бродяга обернулся — и дверь с лязгом захлопнулась. Стратт подождал; затем ему пришло в голову, что неплохо было бы поторопиться — и оторваться от провожатого. Он поднялся на тротуар; ветер пополам со снежным крошевом жалил ему щеки, стирая затхлую пыль книжной лавки. Стратт отвернулся, сбил корку инея с заголовка отсыревшей газеты и зашагал к главной дороге, что, как он знал, проходила неподалеку.

Стратт проснулся, весь дрожа. Неоновая вывеска за окном его квартиры, шаблонная, но неумолимая, как зубная боль, слепяще-ярко вспыхивала в ночи каждые пять секунд, и по ней, равно как и по сквознякам, Стратт понял, что на дворе раннее утро. Он снова закрыл глаза, но, хотя веки его отяжелели и пылали огнем, в мыслях по-прежнему царила сумятица. За пределами памяти затаился сон, его разбудивший; Стратт неуютно заерзал на кровати. Отчего-то вспомнился отрывок из книги со вчерашнего вечера: «Адам уже шагнул было к двери, как вдруг ощутил железную хватку Эвана: тот заломил ему руку за спину, повалил на пол…» Стратт открыл глаза, успокоения ради поискал взглядом книжный шкаф; да, вот она, книга, в целости и сохранности, при надежной обложке, аккуратно поставлена в ряд с остальными. Он отлично помнил, как однажды вечером вернулся домой и обнаружил, что «Мисс Роззга, гувернантка старой школы» втиснута в «Префектов и „шлюшек“», просто-таки оседлана ими. Хозяйка объяснила, что, должно быть, ненароком сместила книги, закончив стирать пыль, но Стратт-то знал: она нарочно повредила переплеты — из чистой мстительности. Он купил шкаф с замком, а когда хозяйка попросила ключ, ответил: «Благодарю, но о своих книгах я сам позабочусь». В наши дни друзей завести непросто. Стратт снова закрыл глаза; комната и книжный шкаф, что возрождались в неоновом свете на пять секунд и гибли с той же частотой, наполнили его своей пустотой, напомнили, что до начала следующего семестра еще не одна неделя — не скоро встанет он перед своим первым классом утром спозаранку и добавит: «Ну, теперь вы меня уже знаете» в придачу к своему традиционному вступительному слову: «Как вы со мной, так и я с вами». Рано или поздно всегда находился мальчик, готовый проверить, а так ли это, — тут-то он Стратту и доставался; ему так и представилось туго обтянутое белыми спортивными шортами седалище — до чего ж отрадно с силой пнуть по нему ногой в кроссовке! Стратт расслабился и вскоре заснул — убаюканный эхом топочущих по деревянному полу ног, лихорадочной дрожью шведской стенки, по которой мальчишки карабкались к самому потолку, а он стоял и смотрел снизу вверх…

Часто и тяжело дыша, Стратт сделал утреннюю зарядку — все упражнения, без дураков! — затем залпом выпил фруктовый сок: с него он всегда и начинал, когда хозяйская дочка приносила поднос с завтраком. Мстительно громыхнул стаканом по подносу, стекло треснуло (ничего, скажет, что случайно вышло; он за квартиру платит достаточно, чего б и не доставить себе маленькое удовольствие — за свои-то деньги!).

— Что, к Рождеству небось подготовились — мало не покажется! — промолвила девушка, обводя взглядом комнату.

У Стратта руки чесались ухватить ее за бока да усмирить дерзкую кокетку — чтоб знала, кто тут главный! Но она уже ушла — взметнулись и опали складки юбки, и живот ему свела жаркая судорога предвкушения.

Позже Стратт прогулялся в супермаркет. Из палисадников тут и там доносился зубовный скрежет лопат — это расчищали снег; он затихал — и словно в ответ раздавалось хрусткое поскрипывание снега под ботинками. Стратт вышел из супермаркета с охапкой банок; метко брошенный снежок просвистел у самой его щеки и ударил в окно; по стеклу растеклась полупрозрачная борода — точно сопли под носом у тех мальчишек, на которых чаще всего обрушивалась ярость Стратта: он словно задался целью выбить из них всю эту мерзостность, это уродство. Стратт свирепо заозирался, ища обидчика: ребятенок-семилетка вскочил на трехколесный велосипедик, изготовившись к бегству. Стратт непроизвольно шагнул в его сторону: перебросить бы поганца через колено да отшлепать бы хорошенько! Но на улице было людно, да и мамаша негодника, в широких брюках-слаксах и в косынке поверх бигудей, хлопнула мальчишку по руке:

— Я тебе сто раз говорила, нельзя так делать! Извините, пожалуйста, мне страшно неловко, — крикнула она Стратту.

— Неловко тебе, как же, — прорычал он и поплелся обратно к себе.

Сердце его неистово колотилось в груди. Ему отчаянно хотелось поговорить с кем-нибудь по душам, как он прежде беседовал с понимающим книгопродавцем на окраине Гоутсвуда: тот умер в начале года, и Стратт ощутил себя брошенным на произвол судьбы — во враждебном, затаившем недобром мире. Может, владелец нового магазинчика окажется столь же отзывчив? Стратт от души надеялся, что вчерашнего его провожатого на месте не окажется, — впрочем, даже в противном случае от него наверняка удастся отделаться: книготорговец, имеющий дело с издательством «Алтимейт-пресс», наверняка родная душа и тоже не прочь будет потолковать о том о сем наедине и чтобы никто не мешал.

В придачу Стратту нужно было запастись книгами на рождественские праздники, ведь «Сквирса» надолго не хватит, а в канун Рождества магазин вряд ли закроется. Окончательно укрепившись в этой мысли, он выгрузил консервы на кухонный стол и опрометью кинулся вниз по лестнице.

Выйдя из автобуса, Стратт окунулся в безмолвие: рокот мотора быстро заглох среди громоздких домов. Снежные сугробы застыли в ожидании хоть какого-нибудь звука.

Разбрызгивая грязную жижу, Стратт прошлепал через машинные колеи и выбрался на тротуар, тусклую поверхность которого испещрили бессчетные перекрывающиеся следы. Дорога преподло петляла туда-сюда; как только главная магистраль скрылась из виду, боковая улица показала свое истинное лицо. На фасадах домов снег лежал тонким слоем — тут и там проступали пятна ржавчины. В одном-двух окнах виднелась рождественская елка: пожухлые иголки осыпались, на ветках болтались аляпистые потрескивающие лампочки. Стратт, однако, ничего этого не замечал — он не отрывал глаз от тротуара, пытаясь не ступить в пятна в окружении собачьих следов. Один раз он поймал взгляд какой-то старухи, что неотрывно смотрела из окна вниз в одну точку — по всей видимости, здесь заканчивался предел ее внешнего мира. Стратта пробрало холодом; он пустился бежать, за ним — женщина, судя по содержимому коляски, родившая стопку старых газет, и наконец остановился перед магазином.

Хотя оранжевый отблеск небес вряд ли освещал внутреннее помещение, из-за журналов ни луча электрического света не пробивалось; за грязным стеклом просматривались останки оборванного объявления — наверняка там значилось «ЗАКРЫТО». Стратт медленно сошел вниз по ступеням. Коляска проскрипела мимо, на газетах оседали запоздалые снежинки. Стратт смерил взглядом любопытную владелицу коляски, повернулся — и едва не рухнул в разверзшийся темный провал. Дверь открылась — и на пороге воздвиглась фигура.

— Вы ведь не закрыты? — заплетающимся языком выговорил Стратт.

— Может, и не закрыты. Чем я могу вам помочь?