G.O.G.R. (СИ)

- Ну, майор даёт! – шёпотом заметил Сидоров.

- Цыц, – шикнул на него Серёгин, ожидая, что Грибок назовёт как-нибудь того фантома, с которым сейчас разговаривал.

Грибок-Кораблинский подбоченился, а потом – полез в карман и сделал лихое движение, словно бы извлёк наручники.

- Руки! – злобно рыкнул он и протянул эти эфемерные наручники стоящему перед ним невидимому призраку.

Видимо, призрак не внял сей просьбе, потому что Грибок набрал в лёгкие побольше воздуха и рыкнул повторно:

- Р-руки, я сказал!

Грибок выдерживал прямо-таки, театральную паузу, держа на весу эти самые несуществующие наручники и предлагая кому-то засунуть в них руки и отправиться на нары. Кажется, тот, кому он предлагал отправиться на нары, совсем туда не хотел и руки не давал – Грибок снова сделал глубокий вдох, свёл брови, словно Иван Грозный, но спустя миг… внезапно обмяк, выпустил воздух и проблеял по-овечьи:

- Вопросов нет.

Всё, «кино» кончилось: Грибок опустил руки и бухнулся на холодный бетон.

- Крякнул! – установил предварительный диагноз Ежонков. – Как Филлипс. Я же говорил – смертельно!

Из Петра Ивановича невольно вылетело:

- Упс! – неужели, и, правда – смертельно? Ну, тогда, стоит Петру Ивановичу прокамлаться – он тоже «крякнет»…

- Куууу… – тихо завыл Грибок и заворочался на холодном твёрдом полу. – Ку-ку-ку ыыыыы!

- Фуух! – это был облегчённый вздох, который украдкой выпустил Серёгин: раз Грибок не «крякнул», то возможно, что и у него есть шанс.

- Эй, не крякнул! – обрадовался Ежонков, который всё никак не мог освободиться от вермишели.

- Давай, Ежонков, работай! – приказал «суперагенту» милицейский начальник, передав выжившего в «звериной порче» Грибка в его распоряжение.

- Не буду! – отказался Ежонков и отодвинулся от Грибка подальше. – А вдруг он мне по морде даст?

- Ыыыы… – выдавил Грибок и сел на полу по-турецки. – Где я?

Теперь в его голосе пропала невменяемая гугнивость и циничная интонация озлобленного бомжа. Слова «Где я?» он произнёс чётко, твёрдым голосом, как мог бы произнести их майор Кораблинский.

- Уй, разговаривает! – подпрыгнул Ежонков. – Прокамлался??

- Кораблинский? – осведомился Серёгин и сел на корточки, чтобы лучше видеть лицо Грибка.

Грибок не камлал, его лицо делалось всё осмысленней, он с удивлением озирался вокруг.

- Да, это я… – сказал он, соглашаясь с фамилией «Кораблинский». – А где… этот?

- Кораблинский, какой сейчас год? – поинтересовался Недобежкин, приблизившись к присмиревшему буяну.

- Восьмой, а что? – неподдельно удивился Кораблинский и поднялся на ноги. – Сидоров? – узнал он Сидорова, случайно заглянув через плечо милицейского начальника.

- Я, Эдуард Всеволодович, – кивнул Сидоров.

- Значит, восьмой, хорошо, – согласился Недобежкин, едва подавляя улыбку. – А десятый не хотите?

- В смысле? – не понял Кораблинский.

- Скажите, вы где находитесь? – осведомился Недобежкин.

- Н-на службе, а что? – выдавил Кораблинский, вытерев нос кулаком. – Чёрт, что на мне напялено?

Он отшатнулся от собственной руки, так не понравились ему лохмотья Грибка.

- Эт-то, что – какая-то шутка? – пролепетал он, побелев. – Сидоров, первое апреля давно прошло…

- Нет, не шутка, – возразил Недобежкин. – Меня зовут полковник Недобежкин Василий Николаевич. Я – начальник Калининского РОВД. А вы, Кораблинский, почитай, уже два года проживали под именем Грибок, и вспомнили свою фамилию только сегодня.

- Вы что? – попятился Кораблинский и едва удержался, чтобы не обрушиться в глубокий обморок. – Какой Грибок? Какое Калининское РОВД? Вы от Рыжего, да? Похитили, гады? Взятку всучить не получилось – так похитили? Сидоров, ты что, с ними заодно, да? А я доверял тебе, крот! Оборотень! Ну, знайте: вены себе перегрызу, а шестерить на вас не стану!

- Стойте, стойте! – попытался остановить его Недобежкин. – Никакого Рыжего – это раз. Сейчас десятый год – это два. И…

Недобежкин не успел выразить мысль, потому что Кораблинский вдруг сорвался с места и ринулся в драку. Он бы засветил Недобежкину в глаз, если бы Серёгин с Сидоровым не подскочили сзади и не завели ему руки за спину. Кораблинский дёргался, вырывался, плевался ругательствами.

- Бандюги позорные, амбалы! Не заставите, не буду!

- Уфф, – прогудел Недобежкин, вытерев ладонью лоб. – Пускай посидит пока. Чёрт! Осточертело! По домам, ребятки… Завтра поработаем. А сегодня – у всех выходной!

С этими словами милицейский начальник просто развернулся и покинул камеру – до такой степени взвинтили его все эти «порченые». Недаром из-за них уволилось столько гипнотизёров…

====== Глава 96. Страдания Вертера. ======

После того, как Николай Светленко чудом избежал ареста и «погиб» для всего мира – его жизнь лучше не стала. Даже наоборот: ему было абсолютно негде даже переночевать, не то, что жить. Ни кола, ни двора – хоть в гараже живи! Чтобы найти кров, гордый Интермеццо на коленочках приполз к бывшим своим корешам, которых, уезжая в Германию на криминальные «заработки», он направо и налево обзывал «бездарностями», «медлительными олухами», «червяками» и «слизняками». Первый «червяк» весил килограмм сто двадцать и имел кликуху «Хряк». Хряк жил один в двухкомнатной квартире и «работал» вымогателем. Семьи у него не было: во-первых, работка слишком уж «пыльная». А во-вторых – сам он не подарок: моется три раза в год, ест за семерых, да и развлекается тем, что прямо в квартире стреляет из боевого пистолета по бутылкам, которые сам освободил от водки. В общем, неприятная картина, по всем параметрам неприятная. Можно себе представить, какие муки претерпел чистоплотный Коля, заставляя себя проситься на ночлег в его страшенной берлоге.

Хряк пожевал жирными губами, отъел солидный кус от жареной куриной ноги и сообщил сытым голосом:

- У меня жить негде: самому тесно… Да и жратвы нету, – и отъел второй кус. – К Черепахе ползи – он гостеприимный – авось, приютит! – и издал мерзкую отрыжку.

Коля даже обрадовался тому, что не придётся жить у Хряка. Пока он сидел на его кухне – так едва не задохнулся от висящего там амбре: еда пахнет, переполненная мусорница пахнет, да и сам Хряк – тоже… пахнет. Нет, «король воров» Интермеццо слишком аристократичен, чтобы водворить свою персону в такую жуткую нору.

Человек по имени Черепаха тоже «пахал в поте лица»: угонял дорогие и редкие иномарки. Он всё время скрывался: то от правосудия, то от бандитов, и жил в неприметной однокомнатной клетушке в далёком Будённовском районе. «Черепаха» – это не кличка, а фамилия, ставшая кличкой. У него так и в паспорте написано: «Виталий Черепаха».

Коля насилу обнаружил среди засоренного отходами человеческой жизнедеятельности частного сектора тот старенький двухэтажный домик с ободранными стенками, где приютилась та самая клетушка. На высоком, крошащемся крыльце расположились трое пропитых мужичков. Видимо, это были Черепахины соседи. Один из них на глазах Коли вытащил из грязной авоськи бутылку дешёвой водки и водрузил её на ступеньку, не подстелив и газетки.

- Э, ты хто? – пробухтел другой мужичок, недоверчиво покосившись на Колю покрасневшим залитым глазом.

- Черепаха дома? – хмуро спросил Коля, отворачиваясь от противного запаха перегара.

- Ба! – ответил третий мужичок, который до этого молчал. Поди разберись, «да» это, или «нет».

- Выпей, легче станет! – подвинулся первый. – А то я смотрю, смурной ты, шо пёс бездомный!

- Так и есть – бездомный, – вздохнул Коля и зашагал вверх по вытертым и выбитым ступенькам.

Коля знал, в какой из этих нор прозябал Черепаха – вон в той, дальней, под номером «семь». Ну и дверь – доска дырявая какая-то, а не дверь. Даже если Коля дунет – эта так называемая дверь сорвётся с проржавевших петель и бухнется на пол. Звонок у Черепахи сожгли – около поцарапанной лутки непонятного цвета торчал его чёрный оплавленный остов.

Коля несильно постучал в дверь кулаком: боялся прошибить в ней дыру. За дверью висела тишина. Кажется, там даже стало тише, чем до того, как Коля постучал. Шифруется, собака – небось, снова напортачил со своими тачками и попал на чей-нибудь прицел.