Книги крови III—IV: Исповедь савана

— Что это такое? Вы с ним еще не закончили? — рявкнул он на ассистентов.

Те лишь бормотали невнятные оправдания.

Их черепашья медлительность всегда становилась поводом выплеснуть раздражение, накопившееся к концу рабочего дня.

— Поторопитесь-ка. — Он сорвал с тела саван и в ярости швырнул его на пол. — Пока этот паскудник не ушел отсюда сам. Удивительно, что он еще здесь. Или вам наплевать на репутацию нашего скромного отеля?

— Да, сэр. В смысле, нет, сэр.

— Что ясе вы стоите? Сложите все в полиэтилен. Вдова хочет, чтобы тело сожгли побыстрее, а вы прохлаждаетесь. Да и мне оно тут ни к чему. Я уже насмотрелся на него.

Ронни лег на пол смятой громадой. Он лежал на полу, постепенно свыкаясь с новыми ощущениями. Обрести тело не так уж плохо, будь оно даже прямоугольным и пропахшим дезинфекцией. Вскоре Ронни обрел полный контроль над саваном.

Вначале саван сопротивлялся. В самой его материи были заложены пассивность и мертвенность — ее суть отвергала жизнь и не хотела подчиняться вселившимся духам. Но Ронни не сдавался. Сила его желания, поправ естественные законы, наполнила переплетения волокон энергией и заставила их совершить первое самостоятельное движение.

Саван медленно расправился и встал вертикально. Патологоанатом засовывал на ходу найденную наконец черную записную книжечку в карман, когда на его пути неожиданно возник белый занавес. Саван слегка прогнулся назад, словно желая потянуться, как человек, очнувшийся от глубокого сна.

Ронни попытался говорить, но не издал ни звука, кроме шороха своего нового тела. Тихий шелест белья, обдуваемого легким ветерком Звук был слишком тонким и прозрачным — перепуганные люди вряд ли его слышали. Их оглушали бешено бьющиеся от страха сердца. Патологоанатом бросился к телефонному аппарату, чтобы позвать на помощь. Но нигде никого не было. Ленни с напарником ринулись к раздвижным дверям, во все горло заклиная силы небесные помочь им. Патологоанатом застыл на месте от потрясения.

— Сгинь с глаз моих, — произнес он.

Ронни лишь обнял его. Крепко обнял.

— Помогите, — вымолвил бледный патологоанатом.

Обращался он, по-видимому, к себе самому. Те, кто могли ему помочь, неслись сейчас по коридорам с бессвязными криками. Они бежали, не желая видеть этот ужас, появившийся в покойницкой. Патологоанатом остался один — завернутый в накрахмаленную материю савана, бормочущий слова, что могли, по его мнению, послужить спасению.

— Прости меня, кем бы ты ни был. Кто бы ты ни был. Прости.

Ярость, владевшая Ронни, не знала милосердия. Никакой пощады, приговор не подлежит обжалованию. Этот подонок с рыбьими глазенками, ублюдок со скальпелем, позволил себе резать его тело и ковыряться в нем, словно в телячьем боку. Нельзя простить его ледяное отношение к жизни, к смерти, к Бернадетт. Ему придется умереть. Здесь. Среди останков, над которыми орудовали его бездушные пальцы.

Из уголков савана начали формироваться руки — от Ронни требовалось лишь представить себе эти орудия возмездия. Он понял, что стоит, наверное, придать себе прежний внешний вид. Начал он с рук. Вскоре удалось вырастить на них пальцы. Большие, правда, оказались немного меньше прежних. Он напоминал Адама, которого Творец создавал из белой ткани.

Творение на время прекратилось: руки обхватили шею патологоанатома. Они не чувствовали ее упругих мышц. Никакого сопротивления. Невозможно было рассчитать усилие, с каким нужно сжать пульсирующее горло. Ронни просто держался за него, решив, что надавил достаточно сильно. Лицо жертвы почернело, фиолетовый язык выскочил изо рта, словно его выплюнули. Ронни старался. Шея хрустнула, и голова откинулась назад под углом к туловищу.

Ронни заставил труп упасть на пол, натертый ногами жертвы. Он посмотрел на свои новые руки новыми глазами — двумя крохотными, словно следы булавочных уколов, дырочками.

Он почувствовал себя уверенно в новом теле. Какая в нем была сила: не напрягаясь, сломать шею человеку! Растворившись в бескровном куске материи, он стал свободнее, чем в оковах человеческого тела. Он жил, несмотря на то что внутри него все было наполнено воздухом, беспрепятственно протекавшим сквозь новую плоть. Можно свободно парить над миром, движимым ветрами, словно планирующий лист бумаги. Можно стать страшным орудием и поставить этот мир на колени. Казалось, возможностям нет предела.

И все же… он чувствовал, что это тело не останется у него надолго. Рано или поздно саван вновь захочет лежать неподвижно, вернув себе привычную жизнь. И если пока он позволяет духу Ронни жить в себе, необходимо мудро воспользоваться его щедростью и всеми удивительными свойствами, чтобы совершить месть. Прежде всего убрать Магвайра. А потом, если срок аренды тела не истечет, взглянуть на детей. Однако вряд ли разумно наносить визиты в качестве савана Это более естественно для человека. Значит, нужно создать его иллюзию.

Он видел, какие изображения и лица рождаются из складок на смятой подушке или на фалдах пиджака, висящего на дверном крючке. Самое удивительное из подобных явлений — чудо Туринской плащаницы, что высветила лицо и тело Иисуса Бернадетт однажды прислала ему открытку с изображением этого покрова, где была видна каждая рана от терний и гвоздей. Почему бы не совершиться еще одному чуду? Почему бы и Ронни не воскреснуть?

Подойдя к раковине, он перекрыл воду, потом посмотрел в зеркало, чтобы видеть свое превращение. По белой поверхности савана бежали воздушные волны. Ваятелю пришлось нелегко. Сначала очертилась глыбообразная голова Вышло подобие снежной бабы: две ямки вместо глаз, грузный и обвисший нос. От создателя требовалось изменить сам материал, изменить его свойства Он сосредоточился. Он хотел этого изменения. Непостижимо, но ему все удалось! Материал сдался: нитки заскрипели, но поддались усилию, загибаясь в ободки ноздрей, накапливаясь в тонких веках, переплетаясь в выпуклостях губ. Словно созерцая утраченный любимый образ, его память выносила из прошлого все черты, все мельчайшие подробности творимого лица, воплощая его в белой ткани. Вырос столбик шеи: он казался полой изящной подставкой для только что созданного. Он был наполнен воздухом, но прочно держал форму. Ниже саван скрутился в мускулистый торс. Руки уже были, ноги свернулись быстро. Готово.

Адам сотворен заново. Ронни предстал в привычном виде. Иллюзия была соткана из белой материи — вся, если не принимать во внимание нескольких пятен. Это делало ее не вполне совершенной: плоть, имевшая вид одежды. Черты лица казались шедевром кубиста, немного грубоватым. Им не хватало малой толики реализма, о чем свидетельствовало отсутствие волос и ногтей. Однако шедевр был завершен, получив право на существование в этом мире.

Пришло время показать его публике.

— Твой расклад бьет, Микки.

Магвайр редко проигрывал, в покер. Он был слишком умен и не поддавался эмоциям. Усталые глаза не выдавали никаких намеков на чувства. Он побеждал, никогда не жульничал — это был контракт, подписанный им с самим собой. К тому же от нечестной игры не получить полноценного удовольствия. Это удел малолетних преступников. Солидному человеку не к лицу.

За два часа в его карманах осела приличная сумма. Все шло гладко. Дела с полицией давно налажены: щедро вознагражденная, она занималась поисками убийцы Бугая и Генри Б. Генри, игнорируя все приказы, исходящие от собственного начальства, не жалея средств и времени. Как-то раз инспектор Уолл, давний приятель Магвайра — они ходили в один паб, — показал тому повинную какого-то бывшего убийцы. Псих исчез без следа, подписав эти строки. Магвайр был весьма доволен таким оборотом дела.

Было три часа ночи. Всем плохим девочкам и мальчикам давно пора мечтать о завтрашних преступлениях, забравшись в постельки. Магвайр встал из-за стола, обозначив этим, что игра окончена. Он застегнул пуговицы жилета. Элегантно подтянул узел шелкового галстука.

— Повторим через недельку? — предложил он.

Проигравшие кивнули. Для них выигрыш босса был привычным исходом партии, но никаких обид не возникало. Все они испытывали огорчение от того, что потеряли Бугая и Генри Б. Генри. Субботние игры служили утешением и отдушиной. Сейчас за столом воцарилось молчание.