Книги крови III—IV: Исповедь савана

— Мы все здесь негодяи и мошенники, и если нас сцапают — терять нам нечего.

— Нечего, — подтвердил Бугай.

— А ты, сопливый специалист, — букашка у нас под ногами. Посмей только пикнуть — окажешься в навозной куче вместе со своей репутацией честного бухгалтера Уж я позабочусь об этом. Ни одна тварь не предложит тебе работу. Ты понял?

Ронни затрясся от возмущения, и ему захотелось ударить Магвайра. Так он и сделал. Ронни размахнулся, и его кулак врезался в зубы противника, и это ощущение понравилось Ронни. Кровь хлынула из разбитых губ Магвайра Ронни проявил воинственность второй раз в жизни; после школы он ни разу не дрался. Гнев лишил его бдительности, и ответный удар застал врасплох. Ронни рухнул на пол, посреди безразличных к его боли «странных женщин». Тяжелая нога Бугая помешала ему подняться и сломала нос. Укрощенный самым грубым образом, Ронни был снова поставлен на ноги, ошеломленный, но не побежденный. Его поддерживал Бутай, стоявший сзади. Унизанная кольцами рука Магвайра сжала пальцы в кулак. Мерзавец видел перед собой не Ронни, а боксерскую грушу. Магвайр долго колотил ее. Боксеры на тренировках вряд ли выполняли это упражнение: начать бить ниже пояса и медленно продвигаться все выше и выше.

Боль, которую испытывал Ронни, действовала странно: силы постепенно восстанавливались, душа излечилась от чувства вины. Когда Бугай выбросил его в темноту ночи, искалеченного и избитого, на сердце Ронни стало легко. Он не чувствовал ни возмущения, ни злобы — только потребность завершить очищение, начатое рукой Магвайра.

Бернадетт он сказал, что на него напали сзади. Побили. Хотели ограбить. Открыть ей правду? Нет, правда касается лишь его одного. Ему было неприятно обманывать жену. Она трогательно заботилась о нем, Ронни же не чувствовал себя достойным этого. Две ночи он провел без сна. Он недвижно лежал на кровати, всего в нескольких фугах от своей доверчивой жены, пытаясь собраться с мыслями и объяснить свои ощущения. Он предчувствовал, что рано или поздно правда откроется. Что он мог для этого сделать? Пойти в полицию? Это требовало смелости, но ее не оказалось в его задумчивом и ослабшем сердце. Ронни не нашел ее в себе ни в пятницу, ни в субботу. Синяки почти исчезли. Беспорядок и волнения в душе улеглись.

И тогда, в воскресенье, случилось самое мерзкое.

Все бульварные газеты вышли с заголовками на первой странице: «Империи секса Рональда Гласса», — не позабыв взять на вооружение его фотографии. Она была и внутри, где Ронни, снятый в самых невинных обыденных обстоятельствах, производил отнюдь не благопристойное впечатление. Он то защищал лицо от наведенной камеры, то был застигнут ею врасплох. Все видели его смущение. Кожа на щеках и подбородке, никогда не остававшаяся после бритья гладкой, казалась заросшей недельной щетиной. Ежик коротко стриженных волос имел весьма уголовный вид. Прищур близоруких глаз превратился в похотливую гримасу.

Ронни изучал свое же лицо на странице новостей и чувствовал приближение своего личного апокалипсиса. Потрясенный, он решил испить чашу до дна.

Кто-то — Ронни так и не узнал, кто это, — постарался сочинить целую историю. Подробно описал тайный мир извращенца: порнография, публичные дома, секс-шопы, кинотеатры. Имя Магвайра не упоминалось нигде. Как и имена его помощников. Везде, во всем лишь один Гласс, порнограф и растлитель детей.

Ронни вернулся домой. Бернадетт сидела с детьми. Какая-то скотина, наверняка забрызгавшая слюной свою телефонную трубку, не погнушалась пересказать ей газетные сказки.

Ронни стоял на кухне около накрытого стола Он понимал, что воскресного обеда не будет. Никто не сядет за этот стол. Никто не притронется к этой еде. Он заплакал. Слезы не лились ручьями — их вытекло ровно столько, сколько нужно, чтобы излить горечь и скорбь. Он сел и, как всякий приличный человек, загнанный в угол, разработал план убийства.

В его положении раздобыть оружие было непросто. Пришлось пустить в ход всю свою осторожность, несколько ласковых слов и много денег. Полтора дня ушло у Ронни на подготовку. За это время ему удалось выяснить, где купить подходящее оружие и как им пользоваться.

Наступило его время, и Ронни приступил к делу.

Первым умер Генри Б. Он был застрелен в Айлингтоне, в собственном доме, на кухне из соснового дерева, где он наслаждался крепким кофе, сжимая в трехпалой руке маленькую чашку. Его лицо вдруг исказила гримаса жалкого ужаса. Но о пощаде не могло быть и речи. Первый выстрел продырявил Генри бок. В рану вжался отстреленный клочок рубашки. Крови было мало. Слишком мало даже по сравнению с той, что вытекла когда-то из Ронни. Тот выстрелил еще — уже более уверенно и метко. Пуля не подвела и попала в шею. Безмолвный Генри Б. медленно подался вперед, словно актер немого кино. Уродливая рука не желала расставаться с чашкой бодрящего напитка до тех пор, пока тело не распростерлось вниз лицом на полу. Завертевшаяся волчком чашка остановилась.

Ронни сделал шаг вперед и выпустил еще одну пулю в заднюю сторону шеи. Она вошла в уже выбитое им отверстие. Быстрая и аккуратная работа. Ронни пробежал через двор и скрылся за задними воротами, пораженный прежде всего тем, что совершить убийство не так уж сложно. У него было ощущение, будто он раздавил крысу в собственном винном погребе: неприятное, но необходимое дело.

Это чувство длилось пять минут. Потом его вырвало.

Так или иначе, он убил Генри. Одним «фокусником» меньше.

Смерть Бугая была куда интереснее. На собачьих бегах тот сделал верную ставку и, показывая Ронни выигравший билет, вдруг почувствовал, как между его четвертым и пятым ребрами вонзился нож.

Он не мог поверить, что кто-то вздумал убить его сейчас, когда в его руках билет с выигрышем Он с удивлением вертел головой в разные стороны, смотрел на публику, делающую ставки, словно ожидал от нее дружного смеха и признания в том, что над ним хотели немного подшутить. Разыграть по случаю приближающегося дня рождения.

Ронни провернул нож в ране (он читал, что это неминуемо приводит к летальному исходу). Бугай уже понял, что выигравший билет ему ни к чему. День для него был определенно несчастливым.

Толпа сжала тяжелую тушу и протащила труп до вертящегося турникета у выхода. Только там кто-то заметил кровь и закричал.

Ронни уже и след простыл.

Довольный и очищенный, он возвращался домой. Бернадетт собирала одежду и любимые безделушки. Ронни хотелось сказать: «Возьми все — для меня теперь это ровным счетом ничего не значит», но жена быстро выскользнула из дома. Посуда стояла на кухонном столе с того воскресенья. Приборы покрылись пылью. Особенно много пыли было на маленьких детских чашечках. Расплывшееся масло распространяло прогорклый запах. Ронни просидел неподвижно всю ночь до следующего утра. Он чувствовал, как в нем концентрировалась сила — власть над жизнью и смертью. Наконец он лег на кровать и заснул, не сняв одежды и не заботясь о том, что она может помяться. Никогда еще он не спал так крепко.

Магвайру нетрудно было догадаться, кто убил Бугая и Генри Б. Генри, хотя он вовсе не ожидал такого от Ронни. Преступный мир, к мнению которого Магвайр прислушивался, был, конечно, в восторге от грязной инсинуации в газете. Но никто в нем, включая и самого Магвайра, не думал, что жертва станет безжалостным карателем. Некоторые даже приветствовали поступок Ронни за его кровожадность и бессмысленность. Но другие полагали, что он зашел слишком далеко и необходимо укротить его, чтобы он не спутал их карты.

Дни, оставшиеся у Ронни, могли быть пересчитаны на трехпалой руке Генри Б.

Его взяли в субботу днем. Быстро схватили, не дав воспользоваться оружием, и конвоировали на склад салями и мяса. Там, среди обледенелого спокойствия камеры, они нанизали Ронни на крюк и начали пытать. Любой, кто хоть как-то был затронут судьбами Бугая и Генри Б. Генри, получил возможность изобразить на его теле свои огорчение и ярость — ножом, молотком, ацетиленовой горелкой — всем, что оказалось под рукой. Кости плеч и колени были искрошены в порошок. Мучители разорвали ему барабанные перепонки, содрали кожу со ступней.