Книги крови III—IV: Исповедь савана

Сейчас войдет отец Руни. Они останутся вдвоем, разделенные решеткой исповедальни. Священник произнесет слова понимания и прощения. И тогда, в последние мгновения украденной жизни, Ронни расскажет священнику свою историю.

Начнет он с того, что отвергнет главное обвинение, пятно на его репутации: обвинения в порнографии.

Это абсурд чистой воды. Даже в мыслях у Ронни этого не могло быть. Это подтвердит каждый, кто знал его все тридцать два года его жизни. Боже, даже особого интереса к сексу у Ронни не было! В этом и заключалась ирония: он был почти праведником среди грешников. Соблазны обрушивались на людей, как гром среди ясного неба, как автомобильная авария. Скрытый голос плоти вторгался в их жизнь и звучал пронзительно и неумолимо, звал за собой. Ронни знал об этом. Что же из того? С ним вряд ли могло такое приключиться. Секс для него был сродни бешеной тряске и изнуряющему действию «американских горок»: один раз можно позволить себе прокатиться, дважды — кое-как вынесешь, но трижды — непременно затошнит. И кого удивит, что у доброго католика, женатого на доброй католичке, после девяти лет брака родилось лишь двое детей?

Он был любящим мужем, далеким от похоти, и жена Бернадетт разделяла его безразличие к сексу Его ленивый и безразличный член никогда не становился причиной супружеских ссор. Дети радовали их: Саманта казалась образцом хорошего воспитания, а у Имоджен (ей не исполнилось и двух) была улыбка ее матери.

Что ж, жизнь в небольшом доме в зеленом предместье Южного Лондона была прекрасна. Небольшой сад стал для Ронни воскресным приютом, радостью для души. Идеальная жизнь, безупречная и свободная от всякой грязи.

И она оставалась бы такой, если б не червь жадности в душе Ронни. Этот червь разрушил его, без сомнений.

Если бы не жадность, он подумал бы дважды, прежде чем принять предложение этого Магвайра. Проигнорировал бы его, вместо того чтобы ухватиться обеими руками. Скользнул бы взглядом по неприметной и прокуренной конторе, что взгромоздилась на плечи магазина венгерских кондитерских изделий в Сохо, и пошел бы прочь. Но жажда наживы оказалась тогда сильнее. Она лишила его осторожности, внушила доверие к этим людям, к их бизнесу, и он решил, что это хороший шанс применить свой опыт в бухгалтерии. Его работа, таким образом, способствовала разложению и разврату. В душе он понимал все. Увертки и болтовня Магвайра с легкостью выдавали ничтожество этого типа — ни его разглагольствования о переосмыслении морали, ни его нежность к детям Ронни, ни его увлечение искусством бонсай не могли обмануть. Магвайр был низким человеком. Но Ронни было наплевать на это — он просто хотел заработать. Нужен бухгалтер? Да, он согласен. Тем более Магвайр был щедр не только на слова. Слова ничего не значат, зато предложение весьма выгодное. Ронни даже начали нравиться эти люди и сам хозяин. Он приспособился, вернее, привык к их виду и пристрастиям: к грузно двигающейся туше Дэниса Люцатти по прозвищу Бугай, к крошкам от пирожных на его пухлых губах; к трехпалому коротышке Генри Б. Генри, к его карточным и прочим фокусам Так, обычная компания. Не цвет общества, конечно, не самые изысканные разговоры, но ведь ему не в теннисный клуб с ними ходить. Серые безобидные люди. Серые безобидные лица.

Его ожидало огромное, ужасное потрясение, когда пелена спала с глаз и он увидел их настоящие лица — звериные морды.

Прозрение пришло к нему совершенно случайно.

Однажды он задержался в конторе дольше обычного. Новая работа — новые расчеты. Что-то не сходилось, и пришлось засидеться допоздна. Ронни вызвал такси и заспешил к помещениям склада Он хотел застать Магвайра и передать ему бумаги лично в руки. Ронни не бывал здесь раньше и в глаза не видел этого склада, хотя о нем частенько упоминали в разговорах новые компаньоны. Судя по всему, Магвайр арендовал помещение для хранения поступающих книг — кулинарных книг из Европы, как понял Ронни. Когда он добрался до цели, была уже глубокая ночь. Последняя ночь чистоты, открывшая правду во всем разнообразии ее цветов.

Магвайра он нашел в одном из отсеков склада, в выложенной кирпичом комнате, загроможденной коробками и ящиками. На лампочке, свисавшей с потолка, не было плафона. Она разливала вокруг себя розовый свет, отражавшийся на лысине Магвайра, словно его голый череп тоже светился. Здесь же оказался и Бугай, поглощавший очередное пирожное. И Генри Б. Генри — он раскладывал пасьянс. Теперь Ронни мог разглядеть это трио поближе: они восседали среди тысяч журналов с глянцевыми обложками, напоминавшими блестящую кожу. Магвайр поднял глаза на подошедшего Ронни.

— Гласси, — произнес он.

Магвайр всегда называл его так.

Ронни стоял неподвижно, пытаясь понять, что это за журналы. Он буквально вперил в них взгляд. И постепенно начал догадываться.

— Можешь полистать, все к твоим услугам, — предложил Генри Б. Генри. — Славно развлечешься.

— Да что с тобой? Расслабься, — ласково сказал Магвайр. — Ничего особенного. Просто товар.

Оцепеневший от ужаса Ронни зачем-то подошел к горе блестящих журналов и взял один сверху.

«Суперэротика, — прочитал он. — Цветные порноснимки для понимающих взрослых. Текст на английском, немецком и французском».

Ронни стал листать страницы, не в силах удержаться. Покраснев от смущения, он почти не слышал шуточек и скабрезностей Магвайра.

Непристойные изображения полились мутным потоком Ничего подобного он в жизни не видел. Возможно, эти совокупления совершались взрослыми людьми по взаимному согласию. Людьми, которые не возражали против того, чтоб их забавы запечатлелись здесь во всех подробностях и деталях. Проявляя акробатическую ловкость, они улыбались — одними губами. Глаза их остекленели, словно в них затвердела затопившая страницы голая похоть. Она была видна в каждом контуре и изгибе, в каждой кожной складке, в каждой темной прожилке и морщине. Это делало наготу безобразной, доводило ее до предела, ниже которого не пасть. Ронни почувствовал рвотные спазмы в желудке.

Он захлопнул журнал, испытывая почти физическое отвращение. Потом взглянул на другие обложки: те же яростные совокупления на любой вкус. Здесь были и «странные женщины в цепях», и «пленник резиновых одежд», и «любовник-лабрадор».

Тут раздался прокуренный голос Магвайра: он словно пытался успокоить Ронни, но в действительности насмехался над его простодушием.

Магвайр говорил:

— Все равно рано или поздно ты бы все понял И чем скорее, тем лучше. Никакого вреда. Но много веселья.

Ронни встряхнулся, пытаясь избавиться от кошмара, от устрашающих образов, застывших перед глазами. Увиденные картины ожили — они дышали и множились. Они стремились прорваться вглубь его мозга и отвоевать эту невинную территорию. В воображении Ронни возникли лабрадоры — они рвались с привязи и лизали тела скованных шлюх. Ронни не мог заставить эту сцену исчезнуть, и она становилась все более отвратительной. Он чувствовал, что видения задушат его, если он что-то не предпримет.

— Это ужасно, — смог выговорить он. — Ужасно. Ужасно. Ужасно.

Он столкнул пачку со «странными женщинами в цепях» на грязный пол, и она разлетелась, будто карточный домик, сложившись в сомнительную мозаику.

— Н-не надо этого делать, — произнес Магвайр с ледяным спокойствием.

— Ужасно, — снова повторил Ронни. — Они ужасны!

— Правда? А у нас с ними большая дружба: они — наше дело.

— Но не мое! — выкрикнул Ронни.

— Чем же они тебе не приглянулись? Слышишь, Бугай, они ему не по нраву!

Толстяк спросил, вытирая носовым платком свои вымазанные в креме пальцы:

— И отчего ясе?

— Наверное, для него это слишком пошло.

— Ужасно, — все повторял Ронни.

— Но ты увяз в этом по горло, мой мальчик, — спокойно сказал. Магвайр. Для Ронни это был голос дьявола. — Больно, но вынести придется. Ничего, стерпишь.

— Стерпишь и вынесешь, — мерзко захихикал Бугай.

Ронни посмотрел на Магвайра, и лицо этого человека показалось ему одряхлевшим, сморщенным, изможденным. Куда более старым, чем сам Магвайр. Оно вдруг вообще перестало быть лицом: капельки пота, усики над губами — все это превратилось в бесстыдную задницу одной из журнальных шлюх. Задница и произнесла эти страшные слова: