Пепел Клааса

— Вы называете это здравомыслием? — Шварц приподнял брови. — Подобное поведение не лишено, конечно, некоторого обаяния, но…

— Барон более трудолюбив, чем все профессора, короли и ремесленники вместе взятые! — перебил Вильгельм. — Он исследует пути Божьи, притом не в обход, через книги да лекции, но бросаясь в самую пучину тварного мира. Разве не больше благодати в поисках нимф, нежели в поисках наград? Разве не лучше стараться постичь происхождение великанов, нежели уразуметь тонкости придворного этикета? И больше благодати в постижении Мелюзины, нежели — конницы и пушек. И более благодати в познании подземного горного народца, чем фехтования или дамского угодничества. Впрочем, последнего соблазна, как следует из слов господина бакалавра, благородному мудрецу так и не удалось избегнуть. Что это за красотка, которая сумела отвратить столь блистательного юношу от полезнейших занятий и вернуть на стезю суеты?

— Об этом ничего не знаю наверняка, — покачал головой Мартин. — Говорят, она тоже связана с дьяволом. Во всяком случае, ещё до её болезни они были любовниками несколько лет, но так и не обвенчались. Должно быть, из страха перед церковным таинством.

— Где же сейчас обретается юная ведьма? — полюбопытствовал Шварц.

— Ведьма она или нет, не могу судить, дабы не впасть в грех, — ответил Мартин. — Но живёт она будто бы в замке барона.

— Вечная невеста! — причмокнул крестоносец. — Как все же славно, что мир не настолько оскудел загадками, чтобы оставить нам лишь военное ремесло и науки!

Тут все обратили внимание на маленького Теофраста, который с ужасом смотрел в сторону окна.

— Что ты там увидел, сын? — спросил врач неодобрительно.

— Там кто-то есть, — прошептал Теофраст.

— Ты просто наслушался рассуждений про нимф и эльфов — существ, которых мы редко видим, а потому боимся даже слышать о них. Но настанет время, и ты многое поймёшь о сих чудных созданиях Божьих.

За окном мелькнула тень. Мартин отпрянул назад.

— Святая Анна, спаси! — закричал он.

За стеной раздался протяжный свист, вскоре потонувший в грохоте копыт и конском ржании.

Крестоносец вскочил, выхватил меч и рубанул изо всех сил по полусгнившей оконной раме. На пол плюхнулась окровавленная голова — щетинистая и ещё вращавшая глазами.

Поднялся переполох. Сидевшие у входа бросились в двери. Хозяйка пронзительно завопила. Благородные господа рухнули с арбалетными стрелами в горле, не успев обнажить мечи.

Рыцарь швырнул Мартина и Вильгельма на пол, так что оба больно ударились. В следующее мгновение в окна влетели две стрелы, предназначенные для них. В дверях завязалась схватка. Задние напирали на передних, нанизывая несчастных на мечи разбойников, рвавшихся в корчму.

Грохот столов перемежался со звоном бьющихся кружек. Недопечённый поросёнок плюхнулся в лужу крови рядом с человечьей рукой, рёв озверевших бандитов мешался с воплями избиваемых.

Конрад ловко орудовал мечом, разя насмерть и калеча без промаха. Разбойники отпряли, он занёс уже было ногу, чтобы вылезти в окно, но его обложили вновь.

— Уходим через окна! — заорал он. — Валите столы!

Вильгельм и Мартин мигом воздвигли деревянную баррикаду, одновременно отбиваясь от разбойников и от опешивших посетителей заведения. Лишь они втроём оборонялись стройно, остальные рубили направо и налево без разбору своих и чужих.

Шварц схватил Теофраста, и бросился в окно. Вскоре четвёрка оказалась на улице. Теперь преимущество было на стороне Шварца и его спутников. Многие из разбойников прекрасно владели мечом, но когда Конрада охватило его ледяное неистовство, на головорезов посыпались удары такой силы и точности, что мнилось, будто меч летает в воздухе сам по себе.

Корчма полыхнула, озарив поле боя. Рыцарь орудовал в толпе разбойников как волк среди ягнят. Вильгельм уже вёл коней, как вдруг Теофраст метнулся к горящей избе.

— Теофраст! — крикнул врач что было сил. — Теофраст, вернись!

Мальчик скрылся в огне.

Мартин, находившийся ближе всех к корчме, бросился за ребёнком, Вильгельм спешился, чтобы последовать за ним, но путь ему преградили двое.

— Теофраст, вернись! — кричал он, отбиваясь от разбойников. Те играли с ним, как кошка с мышкой, то позволяя приблизиться к пылающей корчме, то отбрасывая назад. Наконец, решив, что мальчик уже сгорел, безухий ландскнехт с заячьей губой занес алебарду над обречённым, но тут из-под его камзола показалось окровавленное стальное жало. Заячегубый рухнул на землю без единого звука. Шварц схватился со вторым разбойником, тесня его всё дальше к корчме.

— Иногда расплата настигает негодяя, — заметил Конрад, и молниеносным движением отсёк противнику стопу. Как подкошенный, упал он в огонь. Пламя быстро охватило одежду.

Крестоносец обернулся. Мартин нёс на руках мальчика. Плащ его дымился, один край горел. Вильгельм подбежал, чтобы принять Теофраста. Тот кашлял, не переставая, в руках сжимал сумку и кожаную книгу. Вскочили на коней: впереди Шварц, за ним Гогенгейм с сыном, замыкал кавалькаду Мартин.

— Что же столь драгоценного в той книге и мешке, что Вы, благородный Теофраст, ринулись за ними в огонь? — поинтересовался Шварц, когда они отъехали на почтительное расстояние. — Уж не философский ли камень Вашего отца?

— Сейчас содержимое сумки важнее философского камня. Там снадобья, без которых мы не вылечим ни баронского сына, ни его невесту. А что до книги, то если и есть на свете какой фолиант, где были бы собраны самые ценные сведения о философском камне, то он в моих руках.

— О, да Вы, как я погляжу, знаете цену вещам. И кто же автор сего многообещающего труда?

— Мой отец.

— Стоило ли спрашивать.

Некоторое время путники ехали в молчании. Небо расчистилось, из-за деревьев выглянула луна. Лес переливался шорохами, ворожил причудливыми трелями.

— В город мы уже не попадём, а искать постоялый двор придётся долго. Не расположиться ли нам под открытым небом?

Ответом было молчание. Приключение с разбойниками явно не располагало учёных мужей к ночлегу в лесной глуши.

— Мы могли бы охранять нашу стоянку по очереди, — настаивал крестоносец. — Это всё же лучше, чем бодрствовать до рассвета. Да и коней мы изрядно загнали.

— Как, однако, быстро вспыхнула корчма, — заметил Мартин, видимо желая сменить тему. — Точно смолой пропитали. Хотя пол дня дождь лил.

— Сие, должно быть, проделки дьявола, не так ли господин бакалавр? — съязвил ливонец. — Так как насчёт привала?

— В нём нет необходимости, господин Шварц, поскольку Вы с господином Гогенгеймом почти у цели.

— То есть? — удивился Вильгельм.

— Замок барона за тем холмом. Думаю, господин Гогенгейм позаботится о том, чтобы Вам устроили достойный ночлег.

— А Вы, дорогой бакалавр? — недоумевал врач. — Разве Вы не воспользуетесь гостеприимством барона? В конце концов, Вы виновник спасения Теофраста и снадобий, без которых нам и вправду было бы трудно взяться за лечение. Что до книги, то Теофраст знает её почти наизусть, и сгори она нынешней ночью, мы восстановили бы её по памяти. Как бы там ни было, у барона есть все основания быть Вам признательным.

Мартин колебался. Здравый смысл подсказывал, что предложение Гогенгейма следовало принять, но было трудно преодолеть ужас перед нечистым. Что, если это ловушка? Что если дьявол помог Мартину избегнуть смерти телесной, чтобы теперь сгубить его душу? Если бы он сгорел заживо, спасая ребёнка, возможно, ему зачлось бы это на Страшном Суде, а теперь бес просто посмеётся над ним.

«Нет, — подумал он, — даже, если бы я сгорел, спасая чью-то жизнь, я не спас бы свою душу, ведь я действовал в порыве, не чувствуя страха. Вот если бы я вообразил муку, которую несёт смерть в пламени, то, может, и побоялся бы лезть в огонь за мальчуганом. О, горе мне!»

Всё так хорошо складывалось в жизни Мартина. Трудные годы учёбы в Магдебурге, голод и попрошайничество остались позади, он был лучшим студентом в Эрфурте, сам доктор Йодок Труттветтер предсказывал ему великое будущее. Но вместе с тем Мартина не оставляли в покое мысли о Страшном Суде. Как спастись ему, последнему из грешников? Как предстать перед суровым Христом, Судией всего мира? Отец хотел, чтобы Мартин изучал юриспруденцию, но его сердце тянулось к постижению иной науки — богословия. «Почему в Адаме мы все осуждены, но не все спасены во Христе? — вновь и вновь спрашивал себя Мартин, и не находил ответа. — Если, как учит св. Августин, лишь десятая часть человечества спасётся, а девять десятых погибнет, если Бог ещё до создания мира не только знал, что это будет, но и хотел, чтобы это было, то что значит «благость Божия»?