Голод. Последний вампир

Страх, столь тщательно скрываемый до сих пор, выплеснулся наружу, когда Мириам поняла, что Джон проник в дом. Во все века, во все времена, где бы она ни находилась, нет и не было ничего ужасней, чем их конец. Он будет невыразимо зол из-за того, что стареет, и — умирая — он будет чрезвычайно опасен. Она шепотом прочитала заговор против него, взывая к древним богам своего народа, стремясь воспринять сердцем их поддержку.

 Она ощущала его присутствие в своих любовно обставленных комнатах, каждая из которых напоминала ей о счастье, о том прекрасном времени, что они провели здесь вместе. Она легко провела рукой по спинке небольшого диванчика — палисандр! — коснулась элегантного столика-консоли из красного дерева. На нем стояли золотые подсвечники. Они с Джоном любили свечи, было в них что-то изысканно древнее...

 Легкий шорох прервал ее мысли — где-то открылась дверь, прошуршав по ковру.

В доме было так тихо, что она слышала даже шелест своего платья. Она встала в углу комнаты. Справа от нее был коридор и входная дверь. Прямо перед ней — арочный дверной проем, соединявший комнату со столовой. Она знала, что Джон поднялся по подвальной лестнице; в этот момент он стоял, должно быть, между буфетной и столовой. Затем она услышала голос — голос старика:

 Пение постепенно перешло в бормотание и смолкло. Когда-то, во времена его молодости, эта песня была очень популярной. Она хорошо помнила, как они вместе ее пели.

 А затем она увидела его. Голого.

 — Пожалуйста, — тихо сказал он. — Пожалуйста, Мириам, помоги мне.

 Куда исчезло крепкое, молодое тело, приводившее ее в такой восторг? Перед ней стоял худой сутулый старик с провисшими веревками мыши.

 — Посмотри на меня, Мириам! — Голос его звучал столь жалостливо, что она едва была в состоянии слышать его.

 — Ты бы оделся...

 — Одежда на мне висит! — огрызнулся он. Мириам не удивилась — внезапные приступы ярости всегда сопутствовали этой страшной «болезни». Приступ прошел так же внезапно, как и начался, оставив ему взамен лишь отчаяние. Его страдания как будто сковали Мириам, мысли ее замедлились, тело застыло. Колеблясь, не уверенный, что Мириам не оттолкнет его, он подошел к ней. Его дыхание было настолько отвратительным, что она невольно отвернула голову. Оскорбленная его уродством, Мириам попыталась вызвать в памяти яркий образ Алисы, ее лицо, ее свежую молодую кожу. И когда губы его коснулись ее губ, она погрузилась в этот образ.

 — Я не нравлюсь тебе? Ну пожалуйста... — Его лицо, покрытое старческими пятнами и жесткой седой щетиной, маячило перед ней как олицетворение самой смерти. Он сжал ее плечи, провел руками по шее. — Ты так же молода, как и всегда. Ты-то выглядишь чудесно. — Внезапно он сделал шаг назад, загородив дверь в коридор. — Не покидай меня, — сказал он. Глаза его были широко открыты. — Не покидай меня!

 Она стояла, опустив голову. Ей хотелось — хотя бы один раз — набраться смелости и отдаться во власть другого существа. Но она сохраняла осторожность. Его в любой момент могла охватить ярость. Горло все еще слегка болело после вчерашнего. Подняв глаза, она встретилась с ним взглядом.

 — Я никогда тебя не покину, Джон, никогда.

 — Мириам. — Он испуганно всхлипнул, очевидно злясь на себя за столь открытое проявление эмоций. Она не могла больше противиться мольбе, звучавшей в его голосе. Против своей воли она подошла к нему и, обняв его рукой, повела к кожаному диванчику.

 Он опустил голову ей на плечо.

 — Я такой старый. Как это я так постарел?

 — Время...

 — Какое время? Прошло всего два дня!

 — Огромное количество времени может быть сконцентрировано в небольшом пространстве.

 Он смотрел на нее, пораженный.

 — И чем же это кончится?

 Это было самое трудное. Что делать, когда на твоих глазах семя смерти, скрытое в глубине организма, вдруг начинает прорастать? Она не могла вымолвить ни слова. Преодолевая отвращение, она гладила Джона по голове, держа его за руку. Ужасный, низкий звук вырвался из его горла.

 — Я любил тебя, — прошептал он. — Я так тебе верил.

 И это было ужасней всего.

  3

 Джон быстро шел по Восьмой авеню к Сорок второй улице. Было четыре часа утра. Он шел, слепо глядя перед собой. На нем был плащ, широкополая шляпа, чтобы закрывать лицо; в руке он держал портфель. Жизнь уходила из него, подобно тому как свет исчезал с неба в преддверии Ночи. Он шел мимо темных подворотен, прикрывая лицо краем шляпы. Но некому было обращать на него внимание; лишь пару раз уловил он признаки интереса к своей особе — какой-то малыш вдруг проснулся и недоуменно почмокал, да одна девчушка безостановочно, как автомат, бормотавшая «хочу п... хочу п...» остановилась на мгновение, когда он проходил мимо ее двери.

 Отчаяние гнало его вперед — Джон был голоден, зверски голоден. Редкие прохожие здесь, на улицах, казались даже еще более дряхлыми, чем он, слишком слабыми в сравнении с компаниями ночных гуляк, грязных полуночников.

 А затем он увидел то, что искал, — она сидела у окна «Мэйфейр-Хауса». «Мэйфейр» пользовался определенной известностью среди обитателей этой части города, и Джон знал об этом. Когда-то здесь было просто кафе с музыкальным автоматом. Мужчина покупал бумажный цветок и держал его на коленях, тупо глядя, как на экране мелькали кадры новинок из Юнион-Сити. Когда цветок брала девица, он обзаводился подругой на ночь.

 Его жертва вышла, отозвавшись на стук в стекло. Она встала к нему боком — как собака, держа голову вверх и вправо.

 — Ну как я тебе? Мечта, правда? — Она говорила, не поворачивая головы. — Двадцать долларов. Плохая сторона тебе не видна. — В профиль она смотрелась неплохо. Но это было лишь полмечты — кислота разъела оставшуюся половину.

 — Пять долларов за все, — сказал Джон.

 — Это только на ручную обработку, если ты быстро.

 — Десять, и хватит с тебя.

 — Мистер, вы не смотрите на этот чертов шрам. У меня все дела пониже. А его вы и не увидите.

 — Десять. — С ними нужно было поторговаться, иначе его могли счесть потенциальной жертвой, а там недалеко и до расправы в темном коридоре.

 Она схватила его между ног.

 — Пятнадцать. Он отстранился.

 — Все, что угодно, за пятнадцать, — прошипела она. — Ты можешь делать все, что захочешь. Он поколебался. Они стояли тихо, как кошки.

 — А как насчет мазохизма? — предложила она. — Вышиби из меня все, что можешь.

 — Меня это не интересует.

 — Приятель, так тебе не нужно ничего особенного? — Она снова к нему приблизилась, улыбаясь половиной рта. — Я думала, тебе надо что-то особое. Согласна на десять, если просто перепихнуться.

 Она жила на Сорок третьей улице. Пройдя по грязному серому коридору с исписанными стенами, они поднялись по ступенькам и оказались в пахнувшем сыростью вестибюле. Там на сломанном стуле, ссутулившись, сидел негр. Джон положил десять долларов в его открытую ладонь.

 Поднявшись по крутой лестнице, они остановились у высокой деревянной двери. Комнатка оказалась совсем маленькой: туалетный столик, складной стул и торшер с проплавленным пластмассовым абажуром Брошенный на пол матрас и желтое ватное одеяло сверху заменяли кровать.

 — Белье из стирки так рано не приносят, — пробормотала девица. — Раздевайся, за десять долларов у нас есть десять минут — так уж здесь заведено.

 Блейлок снял шляпу. Несмотря на то что в комнате было почти темно — окно выходило в вентиляционный колодец, — девица увидела достаточно, чтобы перепутаться.

 — С тобой что-то не в порядке, приятель?