Королева Виктория. Охотница на демонов

— Заплатить за инфор… — МакКензи остановился и так стукнул своей тростью по мостовой, что звук был похож на взрыв небольшой петарды. — Будь я проклят… Что заставляет вас всех там думать, будто я собираюсь платить?

Наверху раздался звук внезапной, непредвиденной остановки, последовал шум от падения. Спустя мгновение где-то распахнулось окно.

— Эй, — раздался визгливый женский голос, — или вы заткнетесь, или я свистну полицейским.

Оба мужчины замерли. Снова звук падающих капель. Сохо еще бодрствовал: выкрики, всплески гогота, звон стекла, хлопанье дверей и, совсем близко, собачий лай.

— А ну пошел, вон, — взвилась старуха, переключившись, видимо, уже на собаку, и ее тонкий голос перешел в писк, — а ну, заткнись.

МакКензи посмотрел наверх и впервые увидел того, с кем разговаривал — по крайней мере, его силуэт. Тот быстро отпрянул от края крыши.

МакКензи продолжил свой путь.

— Сар, — сказал Эгг, и теперь в его шепоте появились какие-то хрипящие звуки. — Причина, почему нам нужны деньги, состоит в том, что моей госпоже придется оставить службу, прежде чем информация получит огласку — такого уж щекотливого характера эта информация. Она говорит, что боится за свою жизнь, если станет известно об ее планах обсудить это дело с человеком вашей профессии, сар. Любые суммы, выданные ей, понадобятся, чтобы обеспечить ее безопасность и дальнейшее существование.

— Ну, тогда леди понадобится много денег, — сказал МакКензи. — А сколько же, собственно, она хочет?

Эгг назвал сумму.

МакКензи театрально закашлялся, хотя примерно эту цену он себе и представлял. «Исключено, — сказал он. — Боюсь, мне придется сказать твоей хозяйке, чтобы она обратилась в другую газету».

— У вашей в Лондоне самая лучшая репутация.

— Скажи, пусть снизит цену, и мы поговорим.

— Боюсь, она не согласится дать меньшую цену за информацию, которой владеет.

— Скажи мне, что это за информация, и я смогу судить, насколько она ценная.

— Боюсь, я не смогу это сделать, сар.

— Тогда мне остается только пожелать тебе спокойной ночи.

— Очень хорошо. Вот как связаться со мной, если Вы передумаете. И рядом с ним на мостовую упал камень, завернутый в кусок бумаги.

Он удивился и позвал: «Эй, Эгг?»

Но ответа не было. Человек исчез. МакКензи нахмурился, поднял камень и снял с него бумагу — там стояло название постоялого двора.

Наверное, он блефовал слишком жестко и отпугнул Эгга.

Впрочем, нет. Раз уж он не дал слабины, есть большая доля вероятности, что Эгг вернется к нему, а цена будет сбавлена.

МакКензи надеялся на это. Ибо если что-то в этом было, то история обещает быть громкой; особенно, если «Флорой», как газетчик подозревал, была леди Флора Хастингс, одна из придворных дам королевы.

XI

Октябрь, 1839.

Букингемский дворец

Герцогиня Сазерленд, Хэриет Ливсон-Гоувер (такая красивая, степенная и милая леди — для должности главной придворной камеристки лучше нельзя было и пожелать) выбирала для Виктории платье на первую половину дня и, как обычно, развлекала королеву разговором. На сегодняшнее утро главной новостью было то, что ночью кто-то разбил несколько окон во дворце; как доложила герцогиня, лорды Стюард и Чемберлен крайне рассержены и ищут подозреваемых в этом вандализме.

— Это из-за меня, — подумала Виктория.

Она сидела у своего стола, накрытого к чаю, перед фарфоровой чашкой фабрики Споуда. Глядя на свое отражение в зеркале, королева задавалась вопросом: а что, если эти вандалы бросили булыжники в окна дворца, чтобы показать свое отношение именно к ней? Что, если эта злость — знак того, что она уже успела надоесть своему народу?

— Они приняли Вас в свое сердце, Ваше Величество, это действительно так, — привычно говорил ей лорд Мельбурн (он и в самом деле регулярно повторял ей это в первый год, видя, как часто она была охвачена сомнениями и терзаниями, что слишком молода для роли государыни и достойного исполнения возложенных на нее обязательств). — Вы их королева.

Однако их королева не испытывала какой-либо заметной радости, когда дело доходило до выражения верноподданнических чувств: она не питала никаких иллюзий насчет того уважения, какое публика демонстрировала ее предшественникам. Решив не растерять своих благих порывов, Виктория каждый вечер перед сном повторяла вслух свою клятву служить собственному народу и уважать его права. Когда она еще жила в Кенсингтонском дворце, ее мать-герцогиня и сэр Джон Конрой настояли на осуществлении серии путешествий, которые они называли вылазками, и юная Виктория была вовлечена в длительные поездки по всей стране. В тот период она посетила множество государственных резиденций, разбросанных там и тут, и ее знакомили с огромным числом знатных персон и должностных лиц. В то время она была в упоении от балов (и в поездках ей выпало присутствовать на очень многих балах) и чрезвычайно интересовалась шляпами с плюмажем (часто будучи не в силах оторвать взгляда от многих из них). И тем не менее при всем том она все больше и больше начинала осознавать, что жизнь в стране, которой ей вскоре предстояло править, была осложнена слишком резкими контрастами — непроходимая пропасть существовала между очень богатыми и очень бедными. Двигаясь на север Англии, она могла видеть в окно своей кареты нищий люд сельских районов — кто-то в грязных лохмотьях копошился возле одиноких хижин в полях, а кто-то торжественно переставлял ноги по обочине, согнувшись под своей поклажей.

Она слышала, конечно, об ужасающей нищете в Лондоне, но ее хватало и в деревнях. Она сказала себе тогда и потом не раз и не два повторяла свою клятву, что, будучи королевой, сделает частью своих обязанностей помощь людям, обделенным судьбой.

Но ведь чтобы помогать им, нужно их доверие, и потому она спрашивала себя теперь, не было ли оно уже подорвано какими-то ее глупыми, самоуверенными действиями.

Или, возможно, тут крылось что-то иное.

Может быть, вредительство было работой тех темных сил, о которых ей говорил лорд Мельбурн, и мысленно она возвращалась к тому самому первому дню своего царствования, когда состоялся разговор с премьер-министром — к той минуте, когда он сказал ей: «В таком случае, нет, Ваше Величество, у нас нет доказательств даже для подозрений, что сэра Джона как-либо используют в действиях против Вашего Величества».

За два прошедших года она успела оценить своего премьер-министра и проникнуться к нему самой горячей симпатией и доверием. Про себя она теперь называла его Лорд М, взаимопонимание между ними установилось, несомненно, полное, однако в мыслях она часто возвращалась к тому самому моменту во время их первой встречи, и все ее раздумья можно было свести к одному: Лорд М мне тогда солгал.

«Вы не должны доверять никому, мэм», — сказал он ей.

«И даже вам, дорогой Лорд М», — печально думалось Виктории.

Эти мысли не покидали ее, пока она одевалась и потом, когда она отправилась, по уже сложившемуся обычаю, на прогулку возле дворца.

Хотя ее сопровождала баронесса Лезен, разговор не поддерживался — Виктория пребывала одна в своих мыслях, глядя на клубочки пара от дыхания, таявшие в морозном воздухе.

Почему она проглотила эту ложь Мельбурна, спрашивала она себя? Наверное, потому что с радостью предпочла укрыться под сенью своего положения монарха — укрыться от некоторых весьма неприятных аспектов борьбы, имевшей место в империи. Одной-единственной встречи с демоном ей хватило, чтобы дела такого рода передать полностью в ведение премьер-министра и Корпуса защитников.

Но, как она подозревала, это укрытие было призрачным. Хотя бы потому, что от тайной войны между силами добра и силами тьмы больше всего защищен человек простой и обычный. Как это говорится? Блаженное неведение, так что ли? А она уже знает, и вот теперь ей приходится только шагать и спрашивать себя, какой толк от подобного положения дел. Вместо того чтобы просто поверить, что окна разбили вандалы, — а к такому выводу, несомненно, пришло большинство тех, кто жил и работал во дворце, — она, при всех своих советниках-министрах и королевских защитниках, охвачена страхом, близким к паранойе. Даже не просто страхом, а это именно была странная смесь бессильного страха и одной навязчивой мысли. Что, может, она, Виктория, еще такая молодая и, как говорится, с «телом беззащитной и слабой женщины», против демонов?