Бледный всадник, Черный Валет

очная игра; под столиком справа какой-то пьяный малый тискал свою соседку. За окнами угасал последний луч кровавого заката, и обыватели, похожие на дебильных вампиров, таращили бессмысленные глаза, окрашенные в розовое.

Артемий упивался симптомами разложения и доносившимся отовсюду сладким запашком тления. То была изнанка Возрождения. Вялый пульс порока, погруженного в летаргический сон. Порочность порождалась несвободой, а призрак свободы пугал своей безграничной дикостью. Власть сильных личностей была подменена властью системы – безликой и оттого еще более страшной. Единственный способ уцелеть, если ты оказался внизу, – соорудить себе более или менее уютное гнездышко из обломков прошлого, скрепленных при помощи дерьма и грязи. Когда грязь высохнет, все рассыплется окончательно. Поэтому грязь следовало культивировать. А дерьма и так хватало.

И все же отвращение к себе наполняло Артемия Упадочного желчью. Желчь изливалась на бумагу – медленно, словно паста, выдавливаемая из тюбика. Или как гной из прыща, если уж дело дошло до сравнений.

В результате мучительных творческих схваток он родил следующие четырнадцать строчек, к которым, будто назло, не лепилось ни единое матерное слово:

Что остается?

Сидеть и ждать. —

Слова должны

Прийти «оттуда».

Должна быть расплата

За эту скуку.

Зреет зерно

Недолгой страсти;

Скоро повеет

Запахом скорби.

В клетке тесно,

Любовь в заплатах.

Все лучшее, дурень, бросил давно

В продуваемом ветром прошлом.

Скомкав салфетку с недописанными стихами и не дослушав тяжелейшую кавер-версию псалма номер 132 «Как хорошо и как приятно жить братьям вместе», Артемий расплатился и вышел проветриться.

После жаркого лета впервые в этом году запахло осенью. В воздухе появилась какая-то многообещающая мгла. Тучи заволакивали сияющий звездный прилив. Умирание природы, как считал Упадочный, – это всегда и маленькая смерть души. Или только репетиция грандиозного отходняка… Артемий предвкушал конец света в одном отдельно взятом городе. Присутствовать на плохом спектакле от начала до конца – это казалось ему привилегией, доступной далеко не каждому. Вряд ли к концу останется много зрителей. Некоторые сбегут раньше, а кое-кого вынесут из зала вперед ногами. Финальной сцены дождутся единицы. И среди них непременно должен быть человек, который сумеет ощутить и запечатлеть великолепие и неповторимость момента – хотя бы в собственном сердце…

Отягощенный сознанием доставшейся ему исключительной роли, Артемий брел в сторону своего холостяцкого жилища и по дороге подвергался символическим нападкам цепных собак. То и дело на улице мелькали белые тени патрульных. Благодаря их наличию безоружный поэт чувствовал себя в безопасности. До начала комендантского часа оставалась еще куча времени.

Вдохновленный картинами тотального увядания, Упадочный продолжал сочинять на ходу. Очередной опус дался ему удивительно легко и даже содержал слабые ростки оптимизма:

Забрезжил день впереди;

Тоска приходит