Игры рядом

лядывая во все комнаты, кипя от ярости и мысленно называя мою дорогую сестренку-виконтессу последними словами. Мне было тошно, противно, мне было страшно от того, что я не мог понять, почему мне так худо. Я знал только одно: нам надо уезжать. Сегодня, сейчас. К Жнецу Аннервилей, к Жнецу Проводника, к Жнецу всё. Я просто хотел уйти.

Теперь я понимаю, что просто чувствовал приближение Ржавого Рыцаря, но, если бы я осознал это тогда, мысль о моем преследователе меня вряд ли бы успокоила.

Я искал Флейм, а нашел другую. Совершенно на это не рассчитывая.

— Эван! Вот ты где!

Помню, в детстве так кричала моя дорогая матушка Элизабет, двадцатилетняя жена неудачника-отца — всякий раз, когда намеревалась подрядить меня волочь надравшегося папашу в их подобие спальни. И, услышав знакомое «вот ты где», я всякий раз бросался наутек, подгоняемый ее проклятиями и рыданиями.

Дарла, похоже, ни рыдать, ни проклинать не собиралась. Мы стояли по разные стороны зала на двух разных лестницах и, хвала Жнецу, чтобы добежать до меня, Дарле понадобилось бы преодолеть немалое расстояние. Я развернулся и дал деру, вспоминая чахоточные щечки моей дорогой матушки.

— Эван!

Я почти ненавидел ее в ту минуту. За изумление, за отчаяние, за гнев, прозвучавшие в этом крике. Не знаю, что она хотела мне сказать. Мне было на это плевать. Мне было плевать на то, что я провел в этом замке последние три дня ради нее. Наверное, я уже тогда всё понял, и какая-то часть меня испугалась. Испугалась, что всё не будет так легко. Испугалась красных глаз и ломаной улыбки Юстаса, ужаса в глазах Йевелин, пьяной дымки во взгляде Ларса. Это так отличалось от того, чего я привык бояться…

«Хотите поиграть? Ну давайте». Давайте. Жнец вас подери, давайте, давайте поиграем.

Я смотрел на почти карикатурно искаженное лицо Дарлы и думал об этом.

Давайте. Поиграем немножко.

Я рывком распахнул ближайшую дверь и, переступив порог, прислонился спиной к стене. Не знаю, успела ли она заметить, куда я вошел. Не знаю, что сделал бы, если бы через минуту она вошла следом и стала… что стала? Снова стаскивать с меня штаны? Я вдруг почувствовал такое отвращение к себе, что с минуту даже не мог понять, где нахожусь.

А это была оранжерея. Много зелени, пьянящий запах, белые и красные цветы, четкие силуэты мраморных скульптур. Пышные ветви низко склоняются над окнами, будто живые ставни. От этого внутри было почти темно.

И еще здесь было очень душно. Тяжелая, приторная пряность экзотических запахов затрудняла дыхание. Я попытался вспомнить влажный чистый запах лиственного леса — и не смог.

Я подошел к окну, машинально оттягивая воротник рубашки и чувствуя, как пылает лицо. Отодвинул ветви, толкнул тонкую резную ставню и привалился плечом к стене, судорожно вдыхая воздух.

А потом — одновременно — увидел Флейм и услышал это.

Флейм была в окне напротив. В окне комнаты, отведенной мне. Она стояла спиной, но я ее все равно узнал — по пальцам, судорожно вцепившимся в подоконник. Я знаю