G.O.G.R. (СИ)

Сумчатый:

– Крот!

Серёгин не стал разговаривать с Сумчатым – ему хоть кого покажи и каждый будет – «крот».

Чеснок:

- Крот!

А вот, Чесноком Серёгин заинтересовался: Родион Робертович был куда рассудительнее мягкотелого моллюска Сумчатого. И поэтому Петру Ивановичу показалось, что он кого-то в этом фотороботе узнал.

- И что же это за «крот»? – переспросил Серёгин.

- Ой, – ойкнул Чеснок. – Где-то я его видел… Кажется, в «Росси – Ойле» вертелся… Но вы же знаете, как они там колдуют! У них какой-то «Хогвартс», а не корпорация! Они на меня порчу навели-и!

Поняв, что Родионом Робертовичем овладевает истеричная паника, Пётр Иванович решил, что пора прекратить его мучить и увести в спокойный и лишённый стрессов изолятор.

Потом был Кашалот:

- Крот!

Пётр Иванович уже наелся «кротами», поэтому и Кашалота тоже удалили.

Но больше всех отличился в показаниях Утюг:

- Тень!

- Те-е-ень?? – в один голос опешили Серёгин и Сидоров, а Серёгин едва не упал назад вместе со стулом.

Утюг, слегка напуганный реакцией на свои слова, похлопал глазами и изрёк:

- Ну, да, вот, похожий, только прича другая у Теня́ была, а так он – Тень… А может и не Тень, а мент ваш какой-то, – Утюг поскрёб макушку и заключил: – Не знаю.

- Так, Тень, или «не знаю»? – не унимался Сидоров, кружа по кабинету вокруг стула Утюга.

- Тень, – буркнул Утюг. – Или… «не знаю»… Не знаю.

Кажется, что Утюг врёт. Любит он врать. Вообще, Утюга лучше было бы и не спрашивать. Серёгин сделал запрос по всем донецким отделениям милиции разыскать сотрудника с данной внешностью, а потом – они с Сидоровым снова отправились в Пролетарский район: закинуть домой Поливаева и навестить Подклюймуху.

Поливаев требовал часы.

- Они мне по закону положены! – визжал он, пока ехал с Серёгиным и Сидоровым в служебной машине. – Я помог бандита найти? Помог! Часы давайте!

Уже все уши прожужжал!

- Я от вас не вылезу, пока не вручите часы! – заявил Игорь Поливаев, когда Пётр Иванович остановил «Самару» на небольшой стоянке во дворе его дома.

- Игорь Игоревич, – сказал Серёгин, наевшись этим нытьём о часах. – Понимаете, часы – это премия, награда. Их не вручают просто так, во дворе. Мы вас вызовем в райотдел, соберём торжественное собрание, и там вам торжественно вручат часы.

- Правда? – вмиг оживился Поливаев, перегнувшись с заднего сиденья на переднее, поближе к Серёгину.

- Правда, правда, – заверил Пётр Иванович, чтобы как-нибудь отвязаться от такого навязчивого «героя».

Только тогда Поливаев согласился выпростаться из «Самары» и проследовать к подъезду. На закрытой металлической двери кто-то написал губной помадой: «Приф, чувихи! Я – Моркофка – дефа4ка-ЭМО4ка! 4моки-4моки! (».

- Вот, видите, благодаря мне справедливость восторжествовала! – радовался Поливаев, выписывая ногами на снегу неровные широкие зигзаги.

Около подъезда дежурили дружинники Подклюймухи, маскируясь под простых парней, вышедших покурить. Денёк выдался морозный, и они уже успели замёрзнуть. Дружинники подняли воротники, закутавшись по самые носы, надвинули шапки на глаза и пританцовывали, выпуская из-за воротников облачка пара. Один замёрзший дружинник практически примёрз к пустой бутылке из-под пива, но продолжал старательно изображать веселье по поводу удачно сданного зачёта.

Пётр Иванович посмотрел на них, как они кутаются в свои куртки, пожалел их и решил зайти в гости к бабушке Лютченко.

Бабушка опять что испекла. В квартире пахло свежей выпечкой и дрожжами, из кухни прилетал жар духовки. Недавно так же было и у Петра Ивановича – пока у него жила Сабина Леопольдовна Кубарева.

- Ой, ребятки, – заскрипела бабушка Лютченко, увидав Серёгина и Сидорова. – А ко мне гости придут – сестра двоюродная с мужем Илюшенькой. Напекла вот им печеньечка и тортик. Попробуйте, вот, печеньечка!

Бабушка Лютченко схватила Петра Ивановича и Сидорова за рукава курток и потащила сразу же на кухню, не дав даже задержаться в прихожей и снять ботинки.

«Печеньечко» оказалось песочным, и, к тому же – украшенным взбитыми сливками тридцати пяти процентной жирности. Бабушка энергично выставила на стол две немаленькие тарелки и принялась наполнять их этим жирным «печеньечком». Пётр Иванович и Сидоров сидели за столом в куртках и думали о том, что, наверное, не съедят и двух штук, а в тарелке у каждого появилось уже штук по семь.

Бабушка Лютченко ещё что-то варила в кастрюле и жарила на сковородке. Она, не прекращая, рассказывала о своей двоюродной сестре, которая приехала из Москвы, а Серёгин и Сидоров пытались впихнуть по третьему «печеньечку».

- Анечка приходила, – сказала вдруг бабушка Лютченко, сняв с плиты кастрюлю. – Так даже и не дождалась меня – собрала потихоньку вещи и всё – ни слова, ни полслова. Что сделалось с девкой – ума не приложу…

Сидоров замер с наполненными круглыми щеками, а Серёгин уронил все взбитые сливки на стол, промахнувшись мимо тарелки.

- А-а, когда? – выдавил Серёгин, чувствуя, что «печеньечко» застряло у него в пищеводе непроглатываемым комком.

- А вот, в пятницу и приходила, – вздохнула бабушка Лютченко, переворачивая лопаткой шкварчащие в масле куриные окорочка. – И даже с рынка меня не дождалась…

Вот те ра-аз! Выходит, дружинники Подклюймухи прозевали Лютченко! Но, как?! В пятницу они с утра торчали на посту… Бабушка Лютченко ходила на рынок рано – ушла в семь утра, пришла – в десять. И в это время Анна как-то прошмыгнула перед самым носом дружинников, которые дежурили под дверью подъезда с пяти часов.

Подклюймуха устроил проштрафившимся дружинникам просто генеральский разнос. Он построил их у себя в кабинете, в шеренгу по росту, и принялся рычать на простуженных бедняжек, словно лев. Дружинники в ответ чихали и кашляли, а Подклюймуха вовсю старался:

- Разве вам можно что-нибудь поручать?! Вы же дальше собственных носов не видите! Мимо вас хоть слона проводи – в упор не заметите! – он кричал настолько мощно, что мишура на сейфе и на шкафу колыхалась и взлетала вверх, а потом – опускалась вниз.

Возражать участковому Подклюймухе сейчас было бесполезно: он ещё больше злился и мог даже написать рапорт начальству. Поэтому все дружинники стояли навытяжку и прерывали молчание лишь простуженным «собачьим» кашлем. Подклюймуха ходил из стороны в сторону, заложив за обширную спину богатырские руки. А потом, круто повернувшись на каблуках, подошёл вплотную к неровной, топчущейся шеренге своих подчинённых.

- Вы никогда никого не видите! – гаркнул он так, что вошло в резонанс и зазвенело оконное стекло. – Вам хоть телескопы выдавай – не увидите! И ещё будете оправдываться, что никого не было, а он был, был, был!!

Кажется, дружинники уже начинают дрожать от страха. Да, их волосы уже шевелятся на головах, и шевелятся всё сильнее с каждым выкриком участкового. Серёгин и Сидоров сначала молча ютились на стульях для посетителей. Сидоров, как и дружинники, тоже пугался и вздрагивал, едва Подклюймуха набирал воздуха и начинал очередную атаку децибелами. А Пётр Иванович старался-старался абстрагироваться от львиного рыка Подклюймухи, но, глянув на несчастные, и болезненные лица чихающих дружинников, решил вмешаться в разговор.

- Дмитрий Станиславович, – осторожно начал Серёгин, поднявшись со стула.

- А?!! – ответил Подклюймуха, позабыв убавить громкость, и на миг оглушил Петра Ивановича.

- Ы-ы, – прокряхтел Серёгин, потерев пострадавшие уши. – А давай их просто допросим, что они вообще видели в пятницу утром, а?

Подклюймуха почесал затылок.

- Н-ну, – протянул он, перестав орать. – Давай…

Дружинники стали припоминать, кого же они видели в пятницу утром. Дворничиху – подметала, ходила, снег чистила с крыльца, собирала раскиданные около мусорного бака очистки от картошки и ругалась.

- Брысь, шантрапа! – крикнула она тогда скрипучим и пронзительным голосом.

Ещё – бомжа Парамоныча. Бродил около мусорки, выудил из бака грязный пуховик и несколько бутылок… Дворничиха стукнула его снеговой лопатой за то, что доставая пуховик, он вывернул на снег чей-то мусорный пакет и раскидал мусор.