Дилогия об изгоняющем дьявола

Я ответил: “Молекулы воздуха. Мне это необходимо для новых исследований о функциях мозга”. Казалось, Эдди вполне удовлетворил такой ответ, и мы записали эту “тишину”- с максимальным уровнем при скорости 7,5 дюймов в секунду. Минуты через три мы остановили пленку и прокрутили ее на максимальной громкости. И тут мы услышали нечто странное — нет, это был не голос, а какой-то непонятный булькающий звук, причем раз в десять более громкий, чем любая моя доморощенная запись. И больше ничего. “Эдди! — воскликнул тогда я.— А часто у вас при записи появляется этот звук?” У меня мелькнула догадка, что, возможно, сложное оборудование само по себе порождает подобные звуки. Но Эдди заявил, что он сам озадачен и не может взять в толк, откуда на пленке возникли посторонние шумы. Я предположил, что нам, вероятно, попалась бракованная пленка, и он со мной согласился. После нескольких проигрываний звук стал напоминать голос. Однако ни разобрать слова, ни найти разумное объяснение мы не могли и поэтому прекратили исследования.

Я принес запись домой и прослушал ее. Теперь я различил множество голосов, тихих и очень поспешных, которые либо отвечали на мои вопросы, либо сами произносили какие-то фразы. Но голоса Анны среди них не оказалось. Из всего этого я сделал следующие выводы. Видимо, я вошел в контакт с личностями, находящимися в переходном состоянии. Они не обладали даром ясновидения и не умели предсказывать будущие события, но уровень их знаний намного превосходил мой собственный. Например, они могли назвать мне фамилию медсестры, дежурившей в данный момент, но с которой я не был знаком лично и фамилии которой не знал. Однако у них частенько возникали разногласия. Когда я задавал им конкретные вопросы, например просил назвать день рождения моей матери, они почему-то давали разные ответы, причем ни одного правильного. Но в то же время я чувствовал, что они просто не хотят, чтобы я потерял к ним интерес. Иногда они откровенно вешали мне лапшу на уши, а иногда пытались уколоть меня. Я стал узнавать такие голоса и в дальнейшем перестал на них реагировать — точно так же как мы иногда стараемся не слышать людей, сквернословящих в нашем присутствии. Некоторые голоса умоляли о помощи, а когда я их спрашивал — и не один раз! — что именно должен сделать, чтобы помочь, ответ всегда звучал одинаково: “Прекрасно. Уже хорошо”. Одни просили помолиться за них, другие утверждали, что, наоборот, они будут молиться за меня. Тогда у меня возникала мысль, будто все они представляют собой некое сообщество святых.

Совершенно очевидно, что они обладают чувством юмора. Как-то в самом начале эксперимента я, делая записи, облачился в старенький банный халат, являвший собой безвкусное, аляповато-полосатое произведение ткацкого искусства. Помимо всего прочего, у правого плеча в нем зияла огромная дыра. Вот тогда мне и выдали: Конская попона”. Я неоднократно спрашивал: “Кто создал материальный мир?” И один голосок заявил: Я создал”. Как-то раз я пригласил участвовать в опытах молодого коллегу. Он интересовался различными парапсихологическими явлениями, и мне было легко обсуждать с ним цели и результаты проводимых экспериментов. Весь вечер напролет он убеждал меня, будто ничего не слышит, в то время как я, разумеется, прекрасно разбирал знакомые голоса. Они бормотали: “Какой в нем толк?”, “Зачем так суетиться?”, “Пойдите поиграйте в Пакмэн” ^[40] и еще что-то в этом роде. Позднее я узнал, что врачу этому медведь на ухо наступил и он очень стеснялся своего недостатка, никогда о нем не заикаясь.

Иногда голоса сами помогали мне и предлагали другие способы записи. Один из этих способов — использование диода. Другой же заключался в том, что мне надо было найти в радиоприемнике полосу “белого шума” и подсоединить его к магнитофону. Последний прием я так и не применил, ибо боялся, что случайно запишу и голоса реальных людей. Микрофон лучше всего срабатывал в тихой пустой комнате со звукоизоляцией. Но в конце концов я решил использовать диод, потому что он исключал возможность записи случайных звуков.

Голоса критиковали порой даже техническую сторону моих опытов. Иногда я путался и нажимал не те кнопки, и тогда голос тут же констатировал: “Ты сам не знаешь, что делаешь”. (Этот голос звучал особенно устало. В тот вечеру меня буквально все падало из рук и я постоянно ошибался.) Подобные высказывания укрепили меня во мнении, что я имею дело с крайне индивидуальными и не похожими друг на друга особами, и к тому ж довольно простодушными. Они напоминали мне обыкновенных людей. Частенько желали “спокойной ночи” после бесконечной записи, когда я забывался. Я тут же вспоминал, что действительно устал и пора идти спать. По разным поводам они говорили мне “спасибо и благодарю вас”. А вот еще один важный момент. Как-то я поинтересовался, не следует ли мне опубликовать результаты исследований, на что все они явственно ответили: “Отрицательно”. Это меня тоже удивило.

Где-то в середине 1982 года я решил отправить письмо Колину Смиту, тому самому человеку, который написал предисловие к книге “Прорыв”. Мне почему-то показалось, что ему можно доверять. В письме я задал несколько вопросов, и он не только сразу же ответил мне, но и посоветовал прочесть свою книгу (она называется “Продолжайте говорить”). Правда, он был несколько сдержан, но это и понятно, потому что такие проблемы, особенно в лондонской прессе, принято считать сенсационными. Некоторые прохиндеи так далеко зашли, что стали утверждать, будто могут разговаривать с Джоном Кеннеди, или с Фрейдом, или кем-либо еще особенно известным. Смит поведал мне кое-что из ряда вон выходящее. Несколько невропатологов из Эдинбурга, приехавших в Кондон на медицинскую конференцию, разыскали Смита и прокрутили ему записи, сделанные ими в присутствии коматозных пациентов или же несчастных, которые по разным причинам не могли разговаривать. На пленках зазвучали голоса этих больных.

Вскоре после этого я прихватил в больницу свой портативный “Сони”. Было часа два или три ночи, и я сразу направился в психиатрическое отделение, в палату для тяжелобольных, где и записал пленку возле одного пациента, кататоника, страдающего амнезией. Он уже многие годы находился в больнице. Личность этого человека так и не установили. Полиция подобрала его в районе М-стрит в 1970 году: он бродил по улицам и ничего не помнил. С тех пор пациент не произнес ни слова. Хотя, может быть, его просто никто не слышал. Я спросил его, кто он такой и слышит ли меня, а потом включил магнитофон. Я записал целую кассету, а потом вернулся домой и прослушал ее. Результат оказался весьма странным. За все полчаса я обнаружил только пару участков пленки, где появился голос. Обычно запись напичкана голосами, хотя частенько они, разумеется, едва различимы. Здесь же — за исключением двух участков, о которых я упомянул,— пленка осталась чистой, и пустота эта сама по себе казалась необычной. Но что меня еще более поразило — я бы даже сказал испугало,— так это сами голоса. Оба раза звучал мужской голос, и я уверен, что он принадлежал именно этому пациенту-кататонику. Сначала голос произнес: “Я начинаю вспоминать”. А потом я услышал, скорее всего, имя и фамилию пациента, то есть ответ на мой вопрос, а звучало это примерно так: “Джеймс Венамин”, как мне помнится. От этого голоса меня почему-то бросило в дрожь, и я не отважился повторить свой эксперимент.

В конце года произошло важное, решающее событие. Поначалу я еще сомневался в том, что же именно мне удается слышать. Но все развивалось гораздо стремительней, чем я предполагал. Свой магнитофон я поменял на другой, высшего класса. В него была вмонтирована электронная подстройка скорости. Еще там имелся полосовой фильтр, который автоматически выбрасывал любые звуки, выходящие за рамки диапазона человеческого голоса.

Так вот, в субботу симпатичный молодой человек из магазина радиоаппаратуры явился с этим чудом ко мне домой, сам установил его и подключил к сети. Когда техникуме заканчивал работу, у меня вдруг мелькнула мысль: ведь у молодых людей слух, как известно, гораздо лучше, чем у стариков, а у этого юноши, учитывая профессию, он должен быть просто исключительным. Поэтому я поставил одну из пленок, где звуки раздавались довольно громко, и, вручив ему наушники, попросил прослушать запись. После этого я поинтересовался, что же ему удалось разобрать, и он незамедлительно ответил: “Там кто-то разговаривает”. Это меня удивило. “А кто — мужчина или женщина ?” — спросил я. Он не колебался: “Мужчина”.— “А что он говорит?” — “Не знаю, запись очень замедленная”. Новый сюрприз! Я уже привык к тому, что голоса произносили фразы очень быстро. “Вы хотите сказать, ускоренная”,— поправил его я. “Да нет же, наоборот, замедленная, по крайней мере мне так кажется”. Он перемотал пленку к отмеченному месту и, надев наушники, руками немного добавил скорость. Потом снял наушники и кивнул. “Конечно же, скорость очень маленькая, вот, послушайте сами. — Он протянул мне наушники.— Я вам сейчас продемонстрирую”. Я надел наушники, а он руками начал увеличивать скорость записи. И тогда я услышал четкий мужской голос, объявивший: “Положительно. Вы. меня слышите?”