Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)

[7]

Большую часть дня Бейтс провел, спрятавшись в красивом, покинутом хозяевами доме, дверь которого то ли вышибло взрывом, то ли просто взломали воры. Кухня была разгромлена, продукты растащены, но комнаты остались нетронутыми: там была хорошая мебель на гнутых ножках, какие-то хитроумные механизмы, похожие на часы, которые, впрочем, не работали и, по-видимому, стояли просто украшением; стеклянные шары с засушенными цветами внутри; напольные часы современной конструкции, их маятник равномерно раскачивался из стороны в сторону, как деревце на ветру. На стенах висели полотна с изображением светских красавиц.

В конечном счете проникнуть в Тауэр оказалось довольно просто.

Стражник едва глянул в ранец и поэтому не обнаружил спрятавшегося там крошечного воина. Бейтс проскользнул в прорезанную в створке огромных ворот дверь, быстро миновал караульное помещение, откуда доносился гул голосов, перешел учебный плац, вошел в другую дверь и завернул за угол в пустом коридоре. Там он и выпустил воина-лилипута, который вылез из портфеля с намотанной на плечо веревкой толщиной с нитку и собственной крошечной сумочкой на поясном ремне. Даже не попрощавшись с Бейтсом, он засеменил прочь.

Бейтс некоторое время нервно послонялся по Тауэру, а затем выскользнул оттуда вместе с большой группой саперов и кухонных рабочих и пробрался в покинутый жителями Уайтчепел.

Некоторое время он мучительно ожидал услышать что-нибудь: например, взрыв арсенала под Тауэром, подорванного свирепым лилипутом, а может быть — громогласные аплодисменты французских солдат. И хотя до его слуха постоянно долетали стук, треск, вопли, обрывки песен и тому подобный бестолковый шум, ничего сравнимого со звуками воображаемого катаклизма, разбившего бы ему сердце, он не услышал.

Уже ближе к вечеру, устыдившись своей трусости, он рискнул выбраться из дома и отправился бродить по городу. И тотчас он наткнулся на убитого в британском мундире, потом еще и еще. Окна в типографии были выломаны для размещения полевой пушки, однако ее ствол был сорван с лафета, как маргаритка, а весь орудийный расчет валялся вокруг нее кучей перепутанных почерневших рук и ног. Двигаясь на юг, Бейтс вышел к реке. Здесь трупов было еще больше. Он подошел к самой воде и сел. На противоположном берегу над разрушенными зданиями, словно флаги, повисли в вечернем воздухе полотнища дыма.

Никого вокруг не было, Лондон как будто вымер.

Река у его ног монотонно шумела, словно дышала.

«Я уничтожил свой город, — думал Бейтс; его энтузиазм уплывал прочь, будто уносимый течением, и душевные силы тонули в пучине отчаяния. — Я предатель».

Внезапно его внимание привлек донесшийся с запада странный плеск. Выше по течению он увидел сидевшего на берегу великана с опущенными в воду ногами, который был похож на маленького мальчика у ручья. Время от времени великан вяло болтал ногами в воде, вздымая на поверхности буруны высотой с хороший дом. Краешек солнечного диска за его спиной тонул в реке, и свет, казалось, стекал с него в воду, подобно тому, как стекает акварельная краска с кисточки, когда ту моют после работы. С отчаянной решимостью, исполненный отвращения к себе, Бейтс двинулся к великану, обозревавшему развалины, в которые превратился крупнейший город мира.

— Мсье! — крикнул Бейтс. — Мсье!

Он бежал минут десять, пока не приблизился к великану на расстояние, достаточное для того, чтобы его комариный голосок смог достичь огромных отвислых ушей.

— Мсье! Мсье!

Бробдингнежец повернул голову так медленно, как, наверное, планеты вращаются вокруг своей оси.

— Я здесь, мсье! — пискнул Бейтс. — Здесь, внизу, мсье! Веки великана поднялись, как гигантские жалюзи, и губы, толстые, как скатанные в рулоны ковры, раздвинулись.

— Добрый вечер, — сказал великан.

Сейчас, стоя рядом с этим чудовищным созданием, Бейтс не понимал, зачем сюда пришел.

— Простите, сэр, — проговорил он наконец. — Простите, что беспокою вас. Сражение закончилось?

— Я тебя едва слышу, — прогремел великан. Его низкий, гораздо ниже человеческого баса, голос погромыхивал в вечернем воздухе. — Можно, я тебя подниму?

Медленным, но точным движением огромная ладонь опустилась и раскрылась перед Бейтсом так, что он смог на нее забраться. Поверхность ладони ни в малейшей степени не напоминала кожу, чего он не ожидал; она была мягкая, хотя и прочная, и похожа скорей всего на дерн. А затем его подняли в воздух и поднесли к гигантскому добродушному лицу. Бейтс увидел множество пор, тысячи крошечных нор на поверхности утеса-лица; волоски его небритого подбородка, походили на пеньки; спутанные волосы в ноздре напоминали голые деревья зимой.

— Спасибо, мсье, — сказал Бейтс. — Сражение закончилось?

— Закончилось, — ответил великан.

— Победили французы?

Малейшие изменения эмоций на огромном лице проявлялись слишком бурно, казалось, что великан переигрывает.

— Ты француз?

— Нет, сэр, нет, сэр, — зачастил Бейтс. — Но я сочувствующий, сэр. Я союзник' Франции; по крайней мере союзник в том, что касается ее великого дела борьбы за освобождение тихоокеанцев, за свободу, против рабства и за утверждение закона Господня.

— У тебя слишком тонкий голос, и говоришь ты чересчур быстро, — прогрохотал великан. — Ничего не разберу.

— Я друг бробдингнежцев, — помедленнее и громче проговорил Бейтс, — а также лилипутов.

Улыбка у великана была широкая, словно бульвар.

— Самый крохотный из всех народов. Наши мухи и то крупнее их. Некоторые из моего народа, — громыхал он далее добродушным тоном, — некоторые из нас никогда не видели их и не верят, что они существуют. Но меня клятвенно заверили, что они действительно есть, и я готов с этим согласиться.

На мгновение наступила тишина. Закатные лучи солнца становились все краснее.

— Так победа за вами? — снова спросил Бейтс.

— Французская армия одержала победу.

— Вы не выглядите довольным.

— Меланхолия, — сказал великан, растягивая слово в продолжительное громыхание, будто по полу тащат тяжеленный комод. — Грустно смотреть на город, который разрушен. Мы, бробдингнежцы, народ мирный, и подобные… — Звук его голоса унесся вдаль и там замер.

— Но ваша великая цель, — прочирикал Бейтс. — Эта победа — великое дело! Она ведь несет свободу вашему народу!

— У армии Франции, — сказал великан, — есть очень хитроумная машина. Я ее видел; она не больше табакерки, но считает, вычисляет и решает задачи любого вида с дикой скоростью. Ох, как быстро она работает! Мне кажется, что именно эта машина и выиграла войну. Именно она. Она разрабатывала стратегию, он решала тактические задачи. Она. — Он прокашлялся. — Мой народ, — продолжал великан, — мой народ искусен в изготовлении машин, но не в такой степени, как ваш. Вы маленькие, но хитроумные. Возможно, эти, другие, эти лил… лили…

— Лилипуты.

— Именно так; возможно, они даже искуснее вас. Чем мельче народ, тем он хитроумнее. Возможно, таким способом Бог упорядочивает созданную Им Вселенную. Чем меньше, тем хитроумнее.

— Я давний союзник Франции, — заявил Бейтс.

Его душевное состояние, еще недавно оставлявшее желать лучшего, следуя своей собственной непостижимой логике, снова улучшилось. «Возможно, — думал он, — возможно, мое предательство все же послужило благу Англии, но на более высоком уровне. Возможно, это и к лучшему. После поражения Англия откажется от гонений на тихоокеанцев и тем самым только утвердит свое величие. Через десять лет… возможно, даже скорее. И это величие будет подлинным, ибо не будет попирать Господни заповеди».

— Я давний союзник Франции. И друг графа д'Ивуа.

— А, д'Ивуа, — сказал великан. — Я его знаю.

— Вы знаете д'Ивуа?

— Конечно. Тебя отнести к нему?

— Да! — выпалил Бейтс, его сердце загорелось огнем. — Да! Я поздравлю его с победой и с наступлением новой эпохи справедливости для лилипутов и бробдингнежцев!