Кольцо Изокарона

Кургузов Юрий

Кольцо Изокарона

Глава I

Я отложил пачку листов исписанной мелким, но твердым почерком бумаги и повернулся к посетителю, расположившемуся на узком диване, задвинутом в самый угол моего тесного кабинета:

— И вы хотите это издать?

Он сделал лицом так, словно неуверенно пожал плечами.

— Не знаю…

Я удивился:

— Но вы же пришли ко мне, принесли рукопись, едва ли не силой заставили прочесть…

Гость усмехнулся:

— По-моему, это не явилось для вас пыткой. — Он не слишком деликатно посмотрел на брегет. — То, что я писал почти три месяца, вы проглотили за неполные три часа.

В его тоне мне послышались нотки самодовольства, а этого я не терплю даже у гениев. Однако в словах посетителя была доля истины — его писанина захватила меня настолько, что я даже позабыл про перерыв на обед.

— Ну, допустим, — по-мэтровски вальяжно кивнул я, — допустим… Да, это действительно очень забавно… то есть, я хотел сказать — занятно, и вот потому-то я и задаю вам уже наверное миллион раз прозвучавший в этих почтенных стенах традиционный и избитый вопрос: вы хотите это издать?

Он резко поднялся с дивана и нервно забегал по комнате. Потом вдруг, так же неожиданно, точно обеими ногами влетел в смолу, остановился.

— Не знаю!

Несмотря на всю мою природную вежливость и такт, я рассмеялся.

— Позвольте, но зачем же в таком случае вы вообще пришли?! И почему так волнуетесь, — словно я обвинил вас во всех смертных грехах сразу? Издать собственное произведение — законное и позволительное — даже обязательное! — желание всякого пишущего человека, и признание в том совсем не зазорно. Вот я, например, уже лет десять правлю чужие рукописи, не намарав ни единой собственной строки. И я вам завидую — да-да, хорошей, белой завистью: вы сочинили занимательную сказку, сказку для взрослых, которая потребует самой минимальной редактуры, затем перепечатки — и готово, можно засылать в набор. А потому слова о том, что вы не знаете, издавать или не издавать рукопись, кажутся мне, извините, кокетством: наверняка прежде чем принести свое творение сюда, вы дали его прочесть десятку испытанных и верных друзей, которые, конечно же, прочли и пришли в неописуемый восторг. И тогда вы явились ко мне…

Но он странно, совсем как ребенок, скривил губы и покачал головой:

— Нет.

— Что — нет? Хотите сказать, что кроме меня рукопись никто не читал?

Новоиспеченный Потоцкий кивнул:

— Да… почти… но… дело не только в этом. Понимаете, я не вправе считать себя ее автором.

Моя изогнутая левая бровь потребовала разъяснений.

— То есть?

Гость заволновался еще сильнее — щеки его покрылись пунцовыми пятнами.

— Ну… вы же видели сами: это всего лишь запись рассказа…

— То есть, вы являетесь литературным записчиком истории, которую сочинил и поведал вам кто-то другой?

Он вздохнул с облегчением:

— Вот именно, сударь, но… не думаю, что то был вымысел.

Я снова великодушно позволил себе чуточку экспрессии.

— Так сия ахинея, по-вашему, — правда?

Пришелец снова кивнул:

— Самая настоящая. И именно поэтому, а не из боязни быть обвиненным в плагиате, я говорю вам: я не знаю, хочу или нет издать эту рукопись!

Увы, видимо, настала пора дивиться всерьез: передо мной сидел солидный человек, внешне совершенно нормальный, но который заявлял, однако, такие оригинальные вещи, что впору было вызывать карету неотложной помощи и отправлять его в сумасшедший дом.

Наверное, посетитель угадал терзавшие мою грубую материалистическую душу низменные сомнения, потому что вдруг невесело улыбнулся:

— Представляю, какие мысли у вас в голове. Я и сам думал то же или примерно то же про М., пока…

— Да, кстати! — перебил я гостя. — В вашем повествовании нет имен ни главного героя, ни его отягощенного бесовскими проблемами друга. Почему?

Он нахмурился.

— Почему?! Да всё потому же, сударь! Поймите, это не вымышленные персонажи, а реальные, существующие на самом деле люди. И я вовсе не собираюсь бросать на растерзание изнывающей от дефицита слухов и сплетен публике их доброе имя и репутацию, не вызывающую у меня лично ни малейших сомнений. Ясно?

Я сочувственно покивал:

— Да-да, разумеется, уж тут-то я вас понимаю, целиком разделяю и поддерживаю ваши опасения, но…

Гость усмехнулся:

— Но по-прежнему не верите, что рассказанное здесь — не выдумка.

Я сожалеюще развел руками:

— Простите, вы требуете слишком много. Действительно, история художественно вполне убедительна и реалистична, порой, быть может, даже чересчур, однако это только делает честь вам, сударь: на не знаю уж каком году жизни у вас неожиданно прорезались… гм… некоторые литературные способности.

Он с досадой стукнул кулаком по столу:

— Да нет же, нет! Говорю вам: моя заслуга тут минимальна — просто услышанное настолько врезалось мне в голову, что я буквально как бы находился под гипнозом, — покуда не сбрасывал с души и сердца очередную порцию из рассказанного М. в виде каждой последующей главы.

— Ну и полегчало после эпилога? — с простодушным видом поинтересовался я. Но он, слава богу, был не в том настроении и состоянии, чтобы замечать подобные, почти неумышленные колкости.

— Нет, — сказал он, — не полегчало, и, надеюсь, понимаете, почему.

— Нет, — сказал я, — и не надейтесь: не понимаю, хотя, честное слово, очень хочу понять.

Гость посмотрел на меня так, словно теперь ему пришла очередь сомневаться в моей умственной и душевной полноценности.

— Но вы же прочли до конца!

— Прочел, — согласился я. — А что оставалось делать?

— Прочли про коричневый конверт, волосатого мальчика и кольцо?

— Да, ну и что же?

— Как — что?! — искренне изумился он.

Я снова начал время от времени пожимать разными плечами.

— Ловкий, но не слишком уж оригинальный, хотя и практически беспроигрышный прием, — устало вздохнул я. — Крючок-заглотыш, забрасываемый в пасть читателю, — чтобы изрядно поломал голову, чем же на самом деле всё кончилось и кончилось ли вообще, — и одновременно зацепка на будущее: авось когда-нибудь, простите, да разрожусь еще раз и напишу продолжение; зацепка и для публики, и для себя, — чтобы тянуло за душу, как незавершенное дело: наполовину вымытое, к примеру, окно или недобритая щека.

— Я, сударь, не мою окон, — холодно процедил он.

— Охотно верю. Но ведь бреетесь же иногда? Вот и представьте следующую картину: мы издадим ваше, повторяю, весьма любопытное сочинение; тираж расхватают, возможно, потребуют еще, начитаются всласть — не исключено, что некоторые до кошмаров, но это уже другой вопрос, — захотят продолжения — и вот тогда-то заноза с мальчиком и кольцом томно заноет, защиплет в груди, засосет под ложечкой, и вы с новым юношеским энтузиазмом и пылом засядете за новые невероятные приключения вокруг очередного нового Волчьего замка. Хау!

С минуту он молча глядел на меня глазами голодного вурдалака, а потом сварливо заявил:

— Нет!

— И что же на сей раз — нет? — полюбопытствовал я.

— Я не напишу больше ни строчки, — торжественно сообщил он.

— А почему?

— А потому, что теперь писать будете вы!

— Да! — Я даже не удивился. — В самом деле? И о чем, позвольте узнать? К тому же учтите: я книг не пишу, я их только правлю.

Он небрежно махнул рукой:

— Это будут уже ваши проблемы. Когда затянет с головой, о чем писать, поймете сами, увидите.

Ну, наконец-то я, кажется, обрел полное моральное право рассмеяться громко, весело и непринужденно. А отсмеявшись, прокаркал:

— Да вы, сударь, еще больший экстравагант, нежели я предполагал в начале нашего разговора. Но согласитесь, беседа мало-помалу сместилась в несколько иное русло по сравнению с исходным. Вы пришли сюда, желая — не желая того, но чтобы издаться. Я, по долгу службы, встал неколебимой естественной преградой на вашем тернистом и скользком пути. Эту преграду — то есть, меня — вы успешно преодолели, и я делаю вам сейчас вполне официальное заявление: мы принимаем рукопись к изданию, заключаем с вами договор, и через некоторое время (только не морочьте мне, пожалуйста, больше голову) книга выйдет в свет — туш! Итак, вы удовлетворены, сударь?