Старшие Арканы

Чарльз Уильямс

Старшие Арканны

Глава 1

НАСЛЕДСТВО

— ..Законченный Вавилон, — проворчал м-р Кенинсби и потянулся к вечерней газете.

— А мне казалось, что Вавилон-то как раз и не закончили, — сообщила Нэнси брату и взглянула на отца — слышит ли он.

Отец промолчал. Только через минуту ему пришла на ум подходящая фраза, что-нибудь вроде:

«Зато теперь он достиг полного завершения», но что с нее было толку? Нэнси опять прицепится, да и сынок не упустит случая вставить словечко. Дети, одно слово. Он перевел взгляд на сестру. Сидит себе у камина, читает, видите ли. Всем довольна. И что уж она там такого интересного нашла?

— Ну, а ты, Сибил, что поделывала сегодня? — спросил он с фальшивым участием, а когда сестра подняла голову, сердито отметил про себя, что кожа у нее словно молодеет с каждым днем.

— Так, кое-что, — отозвалась Сибил Кенинсби. — Прошлась по магазинам, пирог испекла, погуляла, поменяла книги в библиотеке. А после чая решила почитать.

— Славный денек, — с непонятной интонацией бросил м-р Кенинсби. Ему очень хотелось поколебать благодушное настроение сестры, хотя, честно говоря, у нее другого просто не бывает. У Сибил, похоже, все дни хороши. Он снова уткнулся в газету. — Кажется, правительство готовит свежие пошлины на сухофрукты.

Сибил хотела ответить, но раздумала. «Глуповата становлюсь, — подумала она. — Могла бы и пройтись насчет свежих пошлин и сухих фруктов. Да нет, просто лень». Вместо нее заговорила Нэнси.

— Опаздываешь, тетя. Ты должна была ответить:

«Цены, наверное, опять вырастут!». А тебе скажут:

«Только они и растут при этом проклятом правительстве!».

— Может быть, ты позволишь мне самому за себя сказать? — проворчал отец.

— Тогда не тяни, пожалуйста. А то как будто похоронный марш из «Саула» слушаешь 1. Никак не дождешься, пока кончится, — не сдавалась Нэнси.

— Нэнси опять не ко времени, — тут же ввязался в перепалку Ральф. — Кто же в наше время ставит такое старье?

— Иди ты к черту! — огрызнулась Нэнси. М-р Кенинсби немедленно поднялся.

— Нэнси, не смей выражаться подобным образом в этом доме, — заявил он.

— Ну и ладно, — Нэнси подошла к окну, открыла его, высунулась наружу и заявила всему свету — правда, понизив голос и досадуя за это сама на себя:

— Убирайтесь к черту.

Потом, аккуратно прикрыв окно, сообщила отцу:

— Это было не в доме.

— Нэнси, что-то ты сегодня не в духе, — спокойно произнесла Сибил Кенинсби.

— А хоть бы и так, — не сдавалась Нэнси. — Кто начал-то?

— Не груби тете, — сделал замечание отец. — Она тебе как мать, и она все-таки хозяйка в этом доме.

— И прочая, и прочая… — Нэнси прорвало. — Она — святая. А я — презренная тварь и дочь…

Она осеклась, но было поздно. Отец взял газету, у самой двери обернулся и сухо произнес:

— Сибил, если я буду нужен, то я у себя в кабинете, — и вышел из комнаты.

Ральф ухмыльнулся и подмигнул Нэнси; Сибил внимательно и чуть насмешливо посмотрела на племянников.

— Какой порыв! — проговорила она, ни к кому не обращаясь, и Нэнси не сообразила, злиться ей или восхищаться.

— Неужели отец никогда тебя не раздражает? осторожно поинтересовалась она.

— Нет, моя милая, — безмятежно откликнулась Сибил.

— Неужели ты и на нас никогда не злишься?

— Нет, моя милая.

— Неужели тебя вообще никогда никто не раздражает? — вступил Ральф.

— Конечно же, нет. Какие странные у нынешних детей представления! Почему я должна раздражаться?

— А вот нас отец еще как раздражает, — подытожила Нэнси. — И я сама не знаю, когда начну заводиться. Только все равно не из-за нас с Ральфом весь этот сыр-бор разгорелся. И, между прочим, Вавилонскую башню действительно так и не достроили.

Сибил Кенинсби снова открыла книгу.

— Нэнси, милая, ты ничего не начинаешь, ты просто встреваешь не к месту, — проговорила она и опустила глаза на страницу с таким решительным видом, что Нэнси не осмелилась переспросить, что тетя имела в виду.

Дом затих как и до прихода м-ра Кенинсби, но вскоре тишину нарушил звон колокольчика. Нэнси помчалась в прихожую.

— Не торопись, Агнес, — звонко окликнула она служанку, — я сама открою.

— Не иначе, как Генри пришел, — заметил Ральф после ее исчезновения. — Надо полагать, его пригласили на ужин?

— Да, — проговорила Сибил, не отрываясь от книги. Эта манера отвечать односложно и считать вопрос исчерпанным, словно Сибил вознамерилась буквально следовать заповеди Христа о досужих разговорах, многим не нравилась, и Ральф не был исключением. При необходимости тетя умело поддерживала светскую беседу, а при случае охотно общалась с друзьями, но вместе с тем спокойно обходилась без множества общепринятых фраз и любезностей. Это создавало вокруг нее некоторую пустоту; знакомые вдруг начинали чувствовать, что привычный мир вот-вот рухнет, и они окажутся в неприятном вакууме.

— Ваша тетушка, — заметил как-то раз м-р Кенинсби, — не любит болтать о пустяках. А жаль.

Ральф тогда согласился с ним, Нэнси заспорила, и началось одно из тех бесконечных препирательств, которые так раздражали и одновременно привлекали отца. Раздражали потому, что задевали его достоинство; привлекали потому, что по крайней мере напоминали: достоинство у него все-таки есть, раз его можно задеть. В эти минуты он острее ощущал свою значимость. Еще бы! Он, как-никак, лицо официальное — попечитель психиатрической лечебницы. Правда, в глубине души его уже давно мучила мысль — ну и какой толк от его должности? Ему уже пятьдесят восемь; скоро пятьдесят девять. Конечно, Сибил старше; ей уже за шестьдесят, и она всем довольна. Наверное, через несколько лет и он перестанет страдать от своей никчемности. Да, конечно, со временем и в его душе воцарится мир.

Впрочем, сегодня, сидя в комнате, которая считалась его кабинетом, и просматривая перед ужином вечернюю газету, он думал не о собственном предназначении, а об отвратительном поведении Нэнси.

Никакой почтительности, никакой сдержанности, никакой благопристойности, наконец. Все его старания… несомненно, она слишком увлеклась… чересчур много общалась с этим молодым человеком, Генри Ли… вот и нахваталась от него. Последнее время этот Генри что-то зачастил к ним. Но кто кем больше увлечен или к чему приведет подобное общение этого м-р Кенинсби сообразить не мог, а на помощь рассчитывать не приходилось. Оставалось утешаться мыслью о том, что однажды она еще пожалеет… Не станет тогда… когда совсем запутается… и всех запутает… путаница запутается… да уж.

Тут в комнату вошла Нэнси, небрежно бросила:

«Эй, старина, послушай-ка…». Да нет, он вовсе не спит; так что незачем его будить. М-р Кенинсби терпеть не мог, когда его заставали спящим перед ужином. Может быть, все-таки не заметила… «… Ну и вообще. Может, поговоришь немного с Генри, пока за стол не садились?».

Если бы он точно знал, насколько далеко зашли извинения дочери, то сообразил бы, как лучше их принять. Но он прослушал начало, а доказывать теперь, что не спал, не хотелось. Ничего не оставалось, как не спеша прокашляться, подняться и величественно молвить:

— И не смей грубить тете. Этого я не потерплю.

Нэнси, сияющая после короткого разговора с Генри и в радостном предвкушении следующего, обвинений не приняла, кротко заметив, что именно она назвала Сибил святой, и отец с дочерью мирно вернулись в гостиную.

М-р Кенинсби уже несколько месяцев был знаком с предполагаемым женихом дочери, но так и не привык к нему. Он знал, конечно, что Генри Ли — молодой адвокат, пока без практики, но видел в будущем зяте только цыгана, избравшего почтенную профессию не иначе как с какой-то зловещей целью.

В гостиной ему навстречу поднялся высокий, стройный молодой человек, темноволосый, смуглый, с яркими, пронзительными глазами и длинными чуткими пальцами. Мягкий воротничок рубашки походил на шейный платок. «Курятник, — в который раз подумалось м-ру Кенинсби. — Как раз для Нэнси — лишь бы по дорогам шляться. У нее самой имя какое-то цыганское. Это мать виновата…». В именах он чувствовал жутковатую значительность, отчасти потому, наверное, что самого его назвали Лотэйром. Это отвратительное имя появилось заботами крестной его отца, богатой старой дамы, испытывавшей страстный восторг перед лордом Бэконсфилдом. В надежде польстить старой грымзе крестник и назвал дочь Сибил, а сына — Лотэйр. Хорошо еще, что не Танкредом или Элроем, или, не дай Бог, Эндимионом. Даже м-р Кенинсби-старший признавал, что сочетание Эндимион Кенинсби звучало чудовищно. Появлению других персонажей помешали два обстоятельства: во-первых, крестная оставила политику и ударилась в религию, начав переводить большие суммы денег англиканским женским общинам; во-вторых, детей у ее крестника больше не было. Но, увы, он-то успел родиться до ее внезапного обращения. Лотэйр всегда и всюду Лотэйр: в документах, на банковских чеках, в письмах, анкетах, адресах, справочниках. Во всех важных делах — Лотэйр Кенинсби. О, если бы его звали Генри Ли!