Старшие Арканы

— И что же ты собираешься делать с этой колодой? — спросил он.

Генри резко поднял голову, отогнал какую-то навязчивую мысль и улыбнулся. Но глаза его при этом оставались серьезными.

— Не знаю, — признался он. — Не забудь, я их и увидел-то совсем недавно.

— А нынешний хозяин, ну, отец этой девицы, он не собирается их продать? — с надеждой спросил Аарон.

Генри побарабанил пальцами по столу.

— Едва ли, — медленно произнес он, — впрочем, сейчас трудно сказать… Предполагается, что после его смерти — а может, и перед ней, — вся коллекция перейдет в распоряжение Британского музея.

— Что? — Сообщение привело Аарона в неподдельный ужас. — Но это же идиотизм. Значит, наверняка продаст, если предложить ему побольше.

Генри покачал головой.

— Не уверен. Он из тех людей, которые легко получают все, что им захочется, и тут же обнаруживают, что оно им совершенно ни к чему. А уж деньги-то ему и подавно не нужны. Он не в силах придумать, что могло бы доставить ему удовольствие, поэтому терпеть не может, когда что-то доставляет особое удовольствие другим. Нет, он не жестокий. Даже добрый по-своему. Но он цепляется за свое, как ребенок за сломанную игрушку — вдруг она ему когда-нибудь понадобится, или вдруг кто-то другой начнет играть с ней.

— А деньги? — упорствовал Аарон.

— Я ведь уже сказал.

— Может быть, он их дочери подарит? — предположил Аарон. — Ты же собираешься на ней жениться?

— Как он отдаст ей одну колоду, если должен передать в музей всю коллекцию? — пожал плечами Генри. — Да, я собираюсь на ней жениться. Думаю… ладно, пока неважно. Но если он отдаст ей все, то будет страдать, потому что нарушил волю своего друга; а если подарит одну колоду, то будет страдать из-за необходимости объясняться с музеем; а если отдаст коллекцию в музей, то будет страдать, что упустил ее.

— Что-то я не понял. Ты же говоришь, он решил хранить ее до самой смерти, тогда как же он ее упустит? — уточнил старик.

— По-моему, он несчастен так, что дальше некуда. Он все думает о том, что потеряет, когда умрет. Всю жизнь он только и делает, что ждет компенсации.

Аарон Ли подался вперед.

— Просто необходимо, чтобы он продал их, или подарил, или потерял, что ли, — беспокойно сказал он.

— Вряд ли их можно потерять, — усмехнулся Генри. — Ты не забыл о силе самих карт?

— Хм, значит, остается насилие… Впрочем, это неблагоразумно, — Аарон рассуждал сам с собой. — Но если просто взять их… взять именно для этой цели… Я не вижу, почему бы этого не сделать?

— У мистера Лотэйра Кенинсби другое мнение на этот счет, — сухо заметил Генри. — Я даже не уверен, что смогу уговорить Нэнси.

— Да она-то тут при чем? — недоуменно спросил старик.

Генри попытался беззаботно улыбнуться, но улыбка не получилась.

— Хотел бы я знать! Только, имей в виду, я против ее воли не пойду, по крайней мере, пока… Он замолчал и Аарону пришлось спросить:

— Пока — что?

— Пока не узнаю, нельзя ли разыграть карту Влюбленных, — закончил Генри. — Знать — видеть изнутри — понять танец. Ладно, посмотрим. — Он перевел взгляд на внутреннюю дверь и медленно проговорил:

— Нэнси…

— Но ты должен что-то предпринять, и быстро, перебил Аарон. — Мы не можем рисковать. Несчастный случай…

— Или приступ меланхолии, — подхватил Генри, и карты окажутся в музее. Да, ты прав: рисковать нельзя. Между прочим, ты что-нибудь знаешь о Джоанне?

— Я ее уже несколько месяцев не видел, — ответил старик, пожав плечами. — Летом она была здесь. Да я же тебе говорил…

— Я помню, — кивнул Генри. — Она все такая же сумасшедшая? По-прежнему выкликает имена своих давно умерших богов?

Аарон беспокойно шевельнулся.

— Давай не будем об этом. Я ее побаиваюсь.

— Боишься Джоанны? — удивился Генри. — С чего бы это? Чем она может нам помешать?

— Джоанна не в своем уме, и это опасное сумасшествие, — сказал Аарон. — Если она узнает, что Таро могут соединиться со своими оригиналами и мистерия обретет завершение…

— И что тогда смогут сделать старуха и мальчишка-идиот? — спросил Генри.

— Лучше бы ты называл их безумной пророчицей и юным покорным Самсоном, — вздохнул Аарон. — Иногда она представляется мне одной из тех. Если она решит, что тело ее сына найдено и оживлено… если узнает о картах, то вполне может… Безумный Иерофант…

— Может быть, она, наоборот, успокоится, когда узнает, что ее ребенок нашелся? — спросил Генри.

— Ты хочешь сказать: когда узнает, что мы прячем его от нее? — усмехнулся старик. — Спроси у своей крови, что бы ты стал делать, Генри. Твой дух ближе к ее духу, чем мой. Когда мы с ней оба были молоды, я выбрал свое предназначение — постичь смысл танца, а она вообразила, что будет помогать мне в этом, и занялась изучением древних египетских преданий. Тридцать лет она изучала их, и ее ребенок должен был стать Величайшим в этом мире. Он родился, и в тот же день умер… Генри резко перебил его.

— Ты никогда не рассказывал мне об этом. Значит, Джоанна намеревалась создать жизнь в согласии с танцем? Почему умер ребенок? И кто был отцом?

— Может быть, сердце у него было слишком великое, а может, тело слишком слабое: откуда мне знать? — пробормотал дед. — Она вышла замуж за человека знающего, но он вел дурную жизнь и казался ничтожеством рядом с ней. Ей хотелось им восхищаться, а приходилось смеяться над ним… и над собой. Но она так хотела его, что сделала отцом своего ребенка, хотя и не переставала ненавидеть за слабость. Она издевалась над ним, даже била, пока ребенок был у нее в утробе — из любви, смешанной с ненавистью, гневом, пренебрежением и страхом. Ребенок родился семимесячным и тут же умер. Муж сбежал от нее накануне родов и в ту же ночь, пьяный, попал в аварию и погиб. Когда Джоанна узнала, что младенец мертв, она страшно закричала, вот тогда-то с ее лицом и случилась эта перемена. И не только с лицом… Карты Таро, которые она, как и все мы, искала, предания о богах, которые она изучала, и ребенок, который виделся ей Владыкой силы и чье тельце, прожившее только пять часов, лежало перед ней — все это навеки смешалось в ее сознании.

И вот уже пятьдесят лет она ищет его, и называет Осирисом, потому что он умирает, и Гором, потому что он живет, а по ночам обращается к нему с тысячей ласковых имен. У существа, живущего в ее сознании, один и еще двадцать ликов, и все они — образы карт Таро. Когда она найдет те части тела, которые разбросал по всему свету ее враг, он же ее муж, он же Сет, он же — все мы, потому что мы тоже ищем карты, — тогда она снова станет Небесной владычицей, и боги будут служить и поклоняться ей с фимиамом и гимнами. Конечно, она сумасшедшая. Генри, но я бы предпочел иметь дело с тем твоим ненормальным владельцем колоды, а не с ней.

Генри, глубоко задумавшись, молча бродил по комнате, потом остановился и сказал:

— Я, в общем, не понимаю, как она узнает — если только в воздухе учует.

— Она и это может, — подтвердил Аарон. — Ее жизнь не похожа на нашу, а воздух — это ведь старшие карты жезлов.

— Во всяком случае, я не вижу, как она может нам помешать, — ответил Генри. — Шанс у нее был, и она его упустила. А я уж постараюсь не упустить свой. Что же касается Кенинсби… — он опять прошелся по комнате. — Я хочу уговорить их приехать сюда на Рождество. Впереди еще месяц — так что возможности найдутся. Надеюсь, ты не возражаешь?

— И зачем это все? — угрюмо поинтересовался старик.

Генри сел.

— Видно, придется кое-что рассказать Нэнси и ее отцу. Чтобы он отдал нам карты, у него должны быть хоть какие-то причины, и насколько я понимаю…

— Ты что, собираешься показать их? — воскликнул Аарон, оглядываясь на дверь за спиной.

— Почему бы и нет? — небрежно ответил Генри. — Что в этом особенного? А объяснить можно что угодно. Во всяком случае, Нэнси должна их увидеть, тогда ей будет проще уговорить отца.

— Но он же всем расскажет!

— Что он сможет рассказать? — возразил Генри. — И кто ему поверит? А после того, как мы получим карты… Да мы и сами не знаем, что мы тогда сможем! Я уверен, так будет лучше. Предположим, я приглашу Нэнси, а она, надо думать, позовет с собой тетю…