После конца (ЛП)

Я пытаюсь отстраниться от эмоций: растерянности, шока, страха, и цепляюсь за каждую унцию здравого разума. Я не могу позволить себе запаниковать. Если я не смогу сохранить холодный рассудок, то и своих людей навряд ли смогу найти. Мне уже неоднократно приходилось избавляться от мысли о жизни в полном одиночестве. Подобное предположение слишком пугающее, чтобы о нем раздумывать. Я должна сосредоточиться на своей цели: найти Уита. Тогда — вместе — мы сможем вернуть нашу общину.

Слишком много вопросов вертится у меня в голове. Как смог этот город избежать атомной катастрофы в Третьей мировой войне? Мог ли он полностью восстановиться за три коротких десятилетия? И если выжил этот город, могли ли выжить и другие? Я вижу, как корабли заходят в порт и его покидают, значит, они должны куда-то направляться.

Все, что я вижу перед собой, кажется невозможным: процветающий оплот цивилизации всего в трех днях пути от нашего поселения. Я снимаю свой огненный опал с шеи и кладу на ладонь. Связь с отцом по-прежнему отсутствует, и ветер ничего не доносит до меня.

Я борюсь с растущим чувством тревоги. Я никогда не была вдали от отца — и моей общины — больше чем на день или два, когда мы отправлялись с друзьями в своеобразный поход с палатками. В те времена я наслаждалась уединением, зная, что все живы и здоровы у себя в юртах. А теперь… Я делаю глубокий вдох и пытаюсь выкинуть из головы переполняющие меня беспокойные мысли.

Я сосредотачиваюсь на Уите. Представляю его лицо, которое помнила столь же ясно, как и лицо отца, и Йара показывает мне его эмоции. Страх. Смятение. Я не могу почувствовать отца, но чувствую Уита, а значит, он все еще где-то поблизости.

И хотя крошечные человечки внизу, кажется, не несут никакой угрозы, я не хочу привлекать к себе внимание. Уж лучше я послежу за ними как за добычей во время охоты. Изучу их повадки. Узнаю их, прежде чем сделать следующий шаг. Я не осмеливаюсь разжечь огонь здесь, на уступе, хотя могла бы использовать порох, чтобы спросить Йару, где Уит. Мне нужно дождаться утра, чтобы воспользоваться менее заметным способом Прочитать его местонахождение.

Я прячусь обратно в палатку, подтыкаю плотнее ее края, и, закутавшись в меха, слушаю посапывание спящих хаски и чуждые звуки цивилизации в отдалении.

Солнце только взошло. Город спит. Я прячу сани и громоздкие припасы на окраине города, захватив лишь большой рюкзак и закрепив его лентами на спине. Бекетт и Неруда охраняют меня, шагая по бокам, когда мы пересекаем границу жилого района.

Так как мы приближаемся к центру города, начинает появляться все больше магазинов, пока мы не выходим на широкую улицу заполненную предприятиями с обеих сторон. Я слышу шум и замираю, так как к нам сзади приближается автомобиль. Шерсть собак встает дыбом, и они ближе прижимаются ко мне, когда человек выходит из автомобиля и идет к двери одного из магазинов. Он вынимает что-то из кармана и начинает шевелить этим в ручке двери. Открыв дверь, он отряхивает снег с ботинок и оглядывается по сторонам, прежде чем войти внутрь. Заметив меня, он вежливо улыбается, кивает головой и здоровается: — Доброе утро! — Затем он исчезает в магазине. Я застываю секунд на десять, и когда он не возвращается с заряженным ружьем или еще каким-то оружием, выдыхаю с облегчением, выпуская изо рта облачко теплого пара.

В свои семнадцать лет я знала всего сорок шесть людей. Одни и те же люди каждый день, люди, которых я знала, как облупленных. И вот я только что увидела мужчину, которого не знала и с которым никогда не говорила. Я прохожу мимо магазина и вижу, как он возится внутри — и фух! — я иду дальше, и его уже для меня не существует. Мне слышится, как Деннис шутливо бранит меня в школе: "Джуно, дай нам всем покой и оставь свой экзистенциализм для философского кружка".

Спустя несколько минут, женщина с белыми волосами выходит из дверного проема, и я снова охвачена тревогой. Ее лицо морщинистое, и хотя я видела картинки стариков, это первый раз, когда я встречаю одного из них. Я чувствую, что смотрю на чужаков, как будто они из другого далекого мира. От нового опыта по позвоночнику бегут мурашки.

Она поворачивается и ловит мой пристальный взгляд, но после короткого любопытного взгляда на меня и собак, игнорирует нас и движется дальше. Я осторожно продвигаюсь к территории с деревьями и травой, и нахожу убежище на скамейке. Я сижу там вместе с собаками, пока город начинает оживать. Пока я могу наблюдать, как люди приходят и уходят, без взбешенного сердцебиения.

На скамейку напротив меня садится мужчина, ставит рядом с собой дымящийся белый стаканчик и достает газету. Я приказываю собакам сидеть и подхожу к нему поближе. Он поднимает на меня глаза и его брови подскакивают вверх в изумлении. Что ж, я тоже не видела здесь никого, одетого в мех и шкуры.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спрашивает он.

— Где мы?

Он осматривается вокруг и снова поворачивается ко мне.

— В парке, — пожимает он плечами.

— Я знаю, что мы в парке, — говорю я, — но в каком городе?

— Анкоридж, — отвечает он, прищурив глаза, и видимо, ища подвох в вопросе, но затем его выражение лица сменяется беспокойством.

— Ты потерялась? — спрашивает он.

— Нет, — бросаю я, и свищу собакам, которые тут же подлетают ко мне. Мы направляемся к выходу из парка, но я мешкаю. Обернувшись, я вижу, что мужчина все еще смотрит на меня и решаюсь задать вопрос.

— Расскажите мне, как этот город уцелел в войне?

— Какой войне? — спрашивает он с интересом.

— Третьей мировой войне. Последней Войне. Войне 1984 года, — перечисляю я все известные мне названия. Он открывает рот и произносит слова, которые, как я подозревала с прошлого вечера, были правдой.

— Не было Третьей мировой, — сказал он, — тьфу-тьфу, — и постучал костяшками пальцев по скамейке.

Я чувствую, как меня накрывает приступ тошноты. Мое лицо и руки становятся липкими, и мне кажется, что меня вот-вот вырвет. Мне нужно присесть. Я возвращаюсь к парковой скамье и опускаю голову между колен, пока приступ не пройдет. Я вижу, как мужчина уходит, бросив напоследок обеспокоенный взгляд в мою сторону, прежде чем толкнуть металлические ворота и исчезнуть. Я же пытаюсь переварить сказанное им.

Не было никакой войны. Я все еще не могу поверить, что мы жили так близко к этому городу, но ничего не знали. Как могли мой отец и другие взрослые так ошибаться? Но ведь не было способа узнать об этом, понимаю я. Они сами изолировали себя на тридцать лет.

Я отгоняю эти мысли прочь. Мне нужно найти мою общину. Даже если их похитили не бандиты, они забрали моих близких и убили наших животных. И мне по-прежнему нужно найти Уита. Я должна получить знак, что делать дальше.

Внезапно рядом появляется нужный мне человек. Кое-кто, чьи мысли не скованны реальностью. Чей разум свободен для доступа к коллективному бессознательному, содержащему в себе все прошлое, настоящее и будущее человечества.

Этот человек — пожилая женщина, закутанная в разномастное тряпье. Она пробирается через железные ворота, толкая впереди себя металлическую тележку, доверху нагруженную всяким хламом: старыми ботинками, пачками бумаги и алюминиевыми банками, нанизанными на веревочку и с грохотом волочащимися вслед за ней.

Она пересекает парк и, увидев меня, приближается. Бекетт и Неруда прилипли к ноге, но не рычат. Она останавливается у другого конца скамьи и медленно наклоняется, чтобы присесть. Ставя свою тележку около себя, ласково гладит ее, как будто в тележке ребенок, а не горы мусора. Затем, повернувшись, неопределенно смотрит в моем направлении. Лицо тускнеет. Мутнеет.

— Мужчины, они встроили видеокамеру в мой телевизор и следят за мной, — начинает она, как ни в чем не бывало. — Они поместиликамеру даже в мой душ.

Я игнорирую ее растрепанный внешний вид и параноидальную речь и вижу ее тем, чем она является. Подарком Йары.

— Я могу взять вашу руку? — спрашиваю я. Она колеблется, и вспышка подозрения мелькает на ее лице. Наклоняясь вперед, она удерживает свой взгляд на мне. Затем, разобравшись, на что она смотрит, она делает удовлетворенный кивок и снимает правую перчатку. Сняв рукавицы, я беру одной рукой ее скрюченную, потрескавшуюся руку, а другой держу опал.