Сотрудник гестапо

- Да, бои там действительно идут крупные, но до наступления еще далеко. Ну, что на словах просил передать Владимир Иванович?

- Сказал, что надеется на вас. Чтобы осторожнее вы были. И еще деньги просил передать,- спохватился Виктор, вытягивая из кармана замусоленную тряпочку, в которой были завернуты деньги.- Тут немного. Только двести тридцать марок. Он сказал, что больше нельзя. Подозрительно может быть, откуда у мальчика столько.

- И на том спасибо! - рассмеялся Дубровский.- А ты на что жил?

- У меня своих семьдесят было. Я их Самарской отдал. На еду.

- Они хорошо тебя встретили?

- Культурно. Я Евдокии Остаповне письмо от мужа принес. Потапов его нашел. Живой он. Она от радости даже заплакала. Меня отпускать не хотела. Говорит, чтобы до конца войны у нее оставался.

- Та-ак! Значит, завтра ты отправишься к ним. Переночуешь там, а послезавтра топай к Владимиру Ивановичу. Будь осторожнее. Очень важные сведения у тебя в ботинке. На словах передашь Владимиру Ивановичу, что у меня все в полном порядке. Работаю переводчиком в ГФП-721. Это полевое гестапо. Штаб у них в Сталино. Руководит им полицайкомиссар Майснер. А в Кадиевке внешняя команда, руководит ею фельд-полицайсекретарь Рунцхаймер. Есть такая же внешняя команда и в Таганроге. Там командует фельдполицайсекретарь Брандт. В начале мая Брандт вскрыл и уничтожил в Таганроге крупную подпольную организацию. Расстреляно больше ста советских патриотов. Запомнишь?

Виктор пожал плечами.

- Ты, главное, фамилии запоминай. Майснер, Рунцхаймер, Брандт. А звания легкие. В Сталино - комиссар, а в Кадиевке и Таганроге - секретари. Только перед этими словами «полицай» приставишь. Понял? Майснер, Рунцхаймер, Брандт.

- Чего ж тут не понять? Все ясно.

- И еще. Передай Владимиру Ивановичу, что в Кадиевке действует подпольная организация. Руководитель - Кононенко. Я с ним не связывался, но если прикажут - свяжусь.

- Обязательно передам.

- И последнее. Недельку дома отдохнешь - и опять к Самарским возвращайся. Скажешь, чтобы они мне письмо послали с приветом от дяди Володи. Это будет наш пароль. Так я узнаю, что ты к ним снова вернулся.

- Ладно! - и еле слышно прошептал: - Майснер, Рунцхаймер, Брандт.

- А через фронт не страшно переходить?

- Что я, маленький?

И по тому, как он это сказал, по тому, как вздохнул, Дубровскии понял, что этот вопрос слышит он не впервые и отвечать на него ему надоело.

- Ты, Виктор, не сердись. Может, я глупость сказал. Это от волнения, от радости, что я тебя увидел. Так что извини, браток, все мы за тебя переживаем.

И видимо, это признание растрогало мальчугана. Он вдруг преобразился, с него мигом слетела напускная солидность. Он быстро заговорил:

- Дядя Леня, мне только в темноте чуток страшно. Будто чудище какое на меня броситься может. А немцы? Наоборот, когда в темноте заслышу их разговор, даже легче становится. Вроде бы люди рядом. Прислушаюсь, обойду стороной - и дальше, в темень от них. Страшновато, но ничего. Надо - иду.

- К следующему разу я тебе справку достану. Вроде бы как пропуск у тебя будет,- сказал Дубровский.- А пока так пойдешь.

- У меня документов никто не спрашивает. Если остановят, поплачу немного, что родителей не могу найти. Они всегда отпускают. Я же им не говорю, что мне пятнадцать, говорю, что двенадцать лет. Откуда мне документы взять?

- И то правда. Может, без документов тебе даже сподручнее. Ну, айда в дом. Попрощаюсь с Алевтиной и тоже пойду. Мне уже пора.

Они поднялись.

- Да, чуть не забыл,- спохватился Дубровский.- Я там, в записке, об одной женщине написал. Так вот передай Владимиру Ивановичу, что это очень опасная преступница. Она немецкая шпионка. Уже ходила к нам в тыл и убила советского командира. Принесла немцам ценные сведения. За это они наградили ее орденом. Скоро она снова собирается на ту сторону. Ее надо поймать во что бы то ни стало. Запомнишь?

- Конечно. Я это ему обязательно передам. Такую гадину непременно изловить надо.

Они зашли в дом, прошли в комнату Алевтины. Та уже уложила дочку. Посреди стола стояла дымящаяся кастрюля. По комнате разносился аромат вареной картошки.

- А я уже за вами хотела пойти,- сказала Алевтина.- Садитесь, будем ужинать.

- Нет, нет, спасибо. Мне пора уходить. А вот Виктора покормите. Он завтра утром в путь отправляется. Ну, Виктор, счастливо тебе добраться. До свидания! - Дубровский протянул руку.

Мальчуган без тени смущения, как равный, подал ему свою.

- До свидания, дядя Леня. Сделаю все, как вы просили.

- И привет не забудь передать.

- Ладно.

Алевтина вышла проводить Дубровского.

- Леонид, зачем ты его торопишь,- шепнула она в сенях.- Пусть бы парень пожил у нас несколько дней.

- Нельзя! Не время ему здесь засиживаться. Завтра утром разбуди его пораньше, накорми на дорогу, и пусть отправляется в Малоивановку. Там ведь о нем тоже беспокоятся.

- Хорошо. Так и сделаю.

- Ну, а с подругой своей ты еще не переговорила? Не забыла про Макса?

- Про чеха твоего не забыла. Но с Ниной еще не виделась. Вчера боялась из дома уйти - все тебя ждала. Сегодня, сам видишь, время уже позднее. Завтра поговорю с ней, а там через день-два и встретимся.

- Устраивает. Завтра не обещаю, а послезавтра постараюсь к тебе заглянуть. Кстати, ты говорила, что до войны в самодеятельности участвовала.

- Да.

- Почему бы тебе не заняться этим делом сейчас?

- Не понимаю, что ты имеешь в виду?

- Тут местные власти под эгидой немцев создают что-то вроде концертной бригады. Если согласна, я мог бы тебя пристроить. Это ведь тоже работа. И хлебную карточку получишь.

- Если можно, я бы не отказалась.

- Значит, договорились. А пока получай аванс.- Дубровский достал из кармана деньги, переданные ему Виктором, отсчитал сто марок и протянул их Алевтине.- На, возьми.

- Зачем это? Тебе и самому деньги нужны.

- Бери, бери, не теряй времени. Мне и без того хватит.

- Спасибо, Леонид!

Алевтина смущенно взяла измятые марки, зажала их в кулаке.

- До свидания! - Дубровский быстрым шагом вышел на улицу.

Прекрасное настроение не покидало его всю дорогу. Встреча с Пятеркиным вселила уверенность. За все время службы у немцев он впервые ощутил прилив новых сил. И все невзгоды - недружелюбные, осуждающие взгляды жителей, проживание в одной комнате с Потемкиным - казались ему теперь столь незначительными по сравнению с тем, что он делает для своего народа, что о них не хотелось думать.