Рыцари былого и грядущего. Том II(СИ)

Но он — офицер КГБ. Он служит Отечеству. Его личные чувства, его симпатии и антипатии не имеют значения. Он сделает всё для того, чтобы сохранить в провинции стабильность, и если для этого потребуется собственноручно отрезать головы десяти таким дервишам — он сделает.

Вечерами после службы рядом с Клавой всегда было очень хорошо, спокойно, мирно. Что бы он тут делал без неё? Нервы бы не выдержали. А рядом с женой он всегда успокаивался, восстанавливался. Они очень мало говорили, потому что не хотелось обсуждать местную жизнь, а про Россию вспоминать — только душу себе травить. Они просто были вместе.

Но сегодня Дмитрий не мог успокоится. Никогда не обсуждавший с женой свою работу, сегодня он не выдержал:

— Клава, ты вроде разбиралась со всеми этими исламскими течениями и направлениями. Что значит «Иса — Сын Аллаха»?

Жена растерянно задумалась.

— Боюсь, что это ничего не значит. Такой постановки вопроса просто не может быть. Нет ни одного суфийского братства или ордена дервишей, кто исповедовал бы такой символ веры. А кто это сказал?

— Дервиш один. Или даже не знаю, кто он такой. Религиозный проповедник. Муллократия на него сильно окрысилась.

— Ещё бы им не крыситься. Эта формула — исламская по форме и христианская по содержанию. Уникальный феномен. До такого, кажется, никто до сих пор не додумался. Для муллократии это очень опасно.

— Ну-ка поясни.

— Ты знаешь, что мусульмане чтут и уважают «пророка Ису», как они называют Иисуса Христа. Чтут, но не считают его Сыном Божьим, в отличие от христиан. И мусульмане, и христиане чтут единого Бога, но суть христианства в исповедании Христа Сыном Божиим. Значит, тот кто сказал: «Иса — Сын Аллаха» — уже христианин.

— А не мог этот «кто-то» просто принять христианство?

— Ну это уж ты у него спроси. Этот человек — большой хитрец. Он придумал облачить христианство в исламские одежды. А ведь одежды-то и не исламские, а просто восточные. Простой мусульманин этой разницы вообще не воспримет. Для него ислам — традиция предков. Верность предкам для него и означает верность исламу. А тут получается, что мусульманин может фактически принять христианство, не отрекаясь от национальных традиций. Это очень сильно угрожает власти исламского духовенства.

— Значит, этот дервиш обманывает мусульман?

— Не обязательно. Он, может быть, хочет психологически облегчить переход из ислама в христианство. Интересно было бы поговорить с ним.

— Вряд ли придётся. Ладно. Спасибо.

Клавдия Ивановна знала, что если муж закончил разговор — не надо пытаться его продолжить. Дмитрий долго молчал. Потом вдруг неожиданно посмотрел жене в глаза и спросил:

— Клава, ты веришь в Бога?

— Да, — тихо, но твёрдо сказала она.

Дмитрий молча кивнул.

Они никогда не говорили об этом. Увлечение жены религиоведением Дмитрий воспринимал спокойно и уважительно, усматривая в нём интерес чисто исследовательский, в чём не сильно ошибался. Впрочем, потом он заметил, что Клава повесила у них в спальне маленькую иконку Богородицы. Очень маленькую и на самом незаметном месте. «Ну ладно, — подумал Дмитрий, — плохого-то ничего в этом нет. Если ей так хочется». Пару раз он видел, как Клава украдкой крестится на эту иконку, потом случайно наткнулся на просфорки в старой сахарнице, так же не придав этому почти никакого значения.

Дмитрий думал, что ему всё понятно. Служба у него суровая, жестокая, жене он, к сожалению, уделяет очень мало времени, а она переживает за него, зная, что муж постоянно рискует жизнью. Он очень любил жену, чувствовал свою вину перед ней. Но как он мог её успокоить? Сказать: «Не волнуйся, не переживай»? Это было бы как-то фальшиво и нечестно. И если Клава сама нашла психологический выход, если ей становится легче, когда она перекрестится на икону, если это её успокаивает — так это очень даже хорошо. Он вообще не задумывался о том, верит ли она в Бога, считая религию чем-то вроде психотерапии, то есть, не отрицая её пользы для некоторых людей в определённых ситуациях. А то, что образованный человек может верить в старика, который сидит на облаке и управляет людскими делами — этого он не допускал.

Себя Князев считал атеистом, хотя никогда не был воинствующим безбожником. Верующие казались ему людьми довольно жалкими и беспомощными, то есть никому не способными угрожать, а значит и обижать их, тем более — преследовать, он полагал делом низким и недостойным. Он — офицер ПГУ [4] — элита КГБ, никогда не имел отношения к «пятой линии» [5] и вообще не любил «пятёрку», полагая её оплотом непрофессионализма в недрах госбезопасности.

И вдруг оказывается — его жена верит в Бога. Это было очень странно. Впрочем, тут не было ничего страшного, пугающего. В конце концов у них — свобода вероисповедания, гарантированная каждому гражданину. Советская Конституция — не пустой звук. Конечно, жене офицера КГБ не пристало. Но ведь у Клавы достаточно такта, чтобы не афишировать свою веру. Значит, это её личное дело. Клава — добрая, ласковая, отзывчивая. Она не может прилепиться душой ни к чему плохому. Неприятно только — верующие, они все какие-то убогие, как будто недоделанные. Но ведь она — не такая. Клава — самая смелая женщина на свете. В Афган к нему приехала. Сколько раз вместе под пулями были. Жёны декабристов по сравнению с ней ничего особенного для своих мужей не сделали. В Сибири они не знали, что такое ракетные обстрелы. «Господи, как я люблю её!» — подумал Князев. Он и не заметил, что обратился к Богу.

Поутру майор решил ещё раз зайти к Сашке, судьбу которого так и не решил до сих пор. Хотел просто по-человечески поговорить с пацаном. Странно, но теперь он уже не испытывал ненависти к предателю. Мысли о Клаве, о Шахе, о Сашке как-то причудливо переплетались в его голове. Клаву он очень любил, Шах произвёл на него очень сильное впечатление, а Сашка. Ведь не плохой вроде бы парень. В нём совершенно не чувствовалось внутренней гнили, которая всегда свойственна предателям. И все они верили в Бога. По-разному, наверное, верили, но ни один из них не был похож на жалкое плаксивое существо, каковыми Князев всегда представлял себе верующих. Что-то тут было не так. Все они знают что-то совершенно недоступное его пониманию.

Сашка, как и в первую их встречу, сидел на полу вполоборота к вошедшему. Он так же не повернул к нему головы и вообще никак не отреагировал на появление майора. Князев несколько секунд молча смотрел на него, а потом сказал:

— Встань, — не скомандовал, не приказал, а скорее предложил.

Парень встал так же как и в прошлый раз — не промедлив, но и не поторопившись. Теперь его руки не были связаны.

— Саша, давай поговорим, как мужик с мужиком. Наш разговор не будет иметь для тебя никаких негативных последствий. Объясни мне, по возможности коротко и чётко, зачем ты всё-таки переметнулся к ним? Что такое есть у них, чего нет у нас?

Солдат посмотрел майору в глаза немного насмешливо и надменно, но вместе с тем — заинтересованно. Он уже настроил себя на очередную порцию оскорблений, но голос офицера прозвучал неожиданно по-человечески. Сашка молчал, но теперь было уже очевидно, что он не отказывается говорить, а просто думает, как бы это попонятнее объяснить тупому и ограниченному солдафону некоторые прописные истины. Потом он заговорил, размеренно и немного нравоучительно:

— Вы сражаетесь ни за что. Убиваете людей сами не знаете зачем. А мы сражаемся во славу Аллаха, Господа Миров. Всё что вы делаете — бессмыслица. Нормальный человек не может выносить бессмыслицы. А мы сражаемся во имя высшего смысла. Нам умирать легче, чем вам жить.

В душе у Князева вновь стало закипать раздражение, но он сдержался — сам же вызвал парня на откровенность — и заговорил спокойно:

— Мы сражаемся за Родину. Солдатам много знать не положено, но правда в том, что мы защищаем южные рубежи нашей страны. Если бы нас здесь не было, здесь были бы американцы, а потом они попёрли бы на Союз.