Час Самайна

Вскоре все было закончено, и Женя получила большой тяжелый ключ, который не спрячешь в кармашек платья, только в сумочку.

— Все, товарищи, свободны. — Барченко склонился над столом, разбирая бумаги. Женя подождала, когда все вышли и подошла поближе. Он поднял голову. — Женя, у тебя что-то еще?

— Да, Александр Васильевич, — чувствуя, что падает в пропасть, ответила она. — Я предала вас! Из-за меня сорвалась экспедиция в Тибет. Копию материалов, которые вы хранили, в том числе и маршрут, я передала Блюмкину. Если позволите, я расскажу, как все произошло, хотя мне нет прощения. Готова понести любое наказание. Понимаю, что в лаборатории мне больше не работать.

— Присаживайся и рассказывай, — хмуро бросил Барченко. Когда Женя закончила, он сказал: — Когда стало известно, что экспедиция сорвалась, Глеб Иванович сразу высказал предположение, что в лаборатории поработал предатель. Он без труда вычислил тебя и, хотя я всячески доказывал, что этого не может быть, похоже, остался при своем мнении. Ладно, иди работать.

— Вы меня оставляете в числе сотрудников?!

— Да. Тебя можно понять. В твоем поступке не было корысти. ты хотела спасти человека. К сожалению, это не удалось. О моральном аспекте не будем говорить… Все это должно остаться в тайне, огласка не нужна ни тебе, ни мне.

— Александр Васильевич, вы… святой! — с чувством произнесла Женя. — А мне так стыдно… Я просто дрянь.

— Ладно, я тебя прощаю… Иди работай. Экспедиция только отложена. Это не значит, что она никогда не случится. Вот только Блюмкину, если он в самом деле отправился по переданному тобой маршруту, не повезло — он не найдет Шамбалы. По предложению Глеба Ивановича настоящий маршрут хранился у меня, а тот, с которым работали вы, значительно расходился с ним. Все, иди. Мне надо работать. — И не ожидая, пока Женя выйдет из кабинета, он углубился в бумаги.

В середине лета вечером в комнату Жени, словно фурия, ворвалась Галя Бениславская. Из ее чудных голубых глаз, всегда добрых и внимательных, чуть ли не сыпались искры. От нее попахивало вином и сумасшествием.

Женя только что уложила Анюту и с беспокойством посмотрела на подругу, не без оснований полагая, что та вряд ли будет вести себя тихо.

Галя, войдя, продекламировала стихи Блока:

— Женя, давай выпьем. Говорят, горе вином не зальешь, но ведь у других получается?

Женя достала стаканы, и Галя налила вино.

— Галя, что случилось? Я тебя такой никогда не видела.

— Сергей хам! — Галя понизила голос, но чувства рвались из груди, и от этого казалось, что она шипит. — Под внешним лоском, под видимым благородством живет хам. А ведь с него больше спрашивается, чем с простого смертного. Если бы он ушел просто, без этого хамства, не была бы убита моя вера в него. А чем теперь он отличается от Приблудного? Такое же ничтожество! Так же атрофировано элементарное чувство порядочности! Он это искусно скрывает, но в гневе оно прорвалось.

— Галя, ты имеешь в виду роман Есенина с внучкой Толстого? Я уже слышала, что он ушел от тебя к ней. Но не стоит так переживать, ведь и раньше у него случались… такие срывы. Из-за чего все произошло? Были причины, или он вдруг воспылал к ней, далеко не красавице, бешеной страстью?

— Хорошо. Расскажу по порядку. По приезде, в конце мая, он продолжал вести свой обычный образ жизни: пил, а я бегала, выискивала его в притонах, всяких харчевнях, отводила домой, пыталась как-то повлиять на него. Несколько дней назад мы уехали с ним в деревню на свадьбу его двоюродного брата. Сергей пил исступленно и извел всех. Самодурствовал, буянил, измучил окружающих и себя. У меня не хватало сил… Я уходила в старую избу, чтобы хоть немного полежать, но за мной прибегали: то Сергей зовет, то сладу с ним нет. На рассвете он меня разбудил. Надел Катино платье, чулки и куда-то исчез. Потом узнала: плясал на улице ряженым, пошел к попу, тот лежал, говорят, при смерти, всех там перепугал. Потом пропал. Я уехала в Москву одна. Приезжаю — нет его вещей. Приехал первым, и кто-то сказал, что я изменяю ему с его друзьями. Узнала, что он поселился у Толстых, точнее у Сони. Вскоре он пришел ко мне, произошел крупный разговор, И он показал себя… Давай, Женя, выпьем, а то в груди горит… От всего этого

Галя выпила до дна, Женя лишь слегка пригубила.

— Значит, причиной был какой-то разговор?

— Это лежало на поверхности, но причина была скрыта в глубине… Обозлился на то, что я изменяла? Но разве не он всегда говорил, что его это не касается? Ах, это было испытание?! Занятно! Выбросить с шестого этажа и испытывать, разобьюсь ли?! Перемудрил! Конечно, разбилась! И дурак бы заранее, не испытывая, знал, что разобьюсь. Меня подчинить нельзя. Не таковская! Или равной буду, или шею себе сломаю, но не подчинюсь. Сергей понимал себя, и только. Не думал, а как же я должна реагировать… Эта истории с Ритой Лившиц, когда он приводил ее сюда, при мне все это происходило, потом я чинила после них кровать… Всегдашнее: «Ты как женщина мне не нравишься». И после всего этого я должна быть верна ему? Зачем? Чего ради беречь себя? Чтобы польстить ему? Я очень рада встрече со Львом! Он единственный дал мне почувствовать радость, и не только физическую… Радость быть любимой. Покровский — это только самообман. Мне нужен был самообман! Я внушила это себе и всему, что должна была скрывать от Сергея, могла давать волю с Покровским. И только Лев был настоящим… Мне и сейчас дорого то безрассудство! Но это все равно… Пускай бы Сергей обозлился, за это я согласна платить. Мог уйти… Но уйти, считая столы и стулья: «Это тоже мое, но пусть пока остается…» Нельзя такие вещи делать… Почему это случилось, знаю. Свое дело сделала клевета, и клевета больше, чем то, что было на самом деле, — это факт. Сергею трудно было не взбеситься, и он не в силах был оборвать все красиво. Но его: «Как женщина не нравишься…» Дура я была бы после этого со своей верностью!

— Галя, если бы кто-то мне сказал, что я не устраиваю его как женщина, сразу бы ушла. Я тебе давно говорила: брось Есенина, найди другой объект для любви. Ведь у тебя были… Неужели никто не понравился?

— Все не то… Хотя со Львом у меня была не просто страсть… Он был прямой противоположностью Сергею. Не имел причин верить мне… Было все, за что он мог только плохо относиться ко мне… И все же он ничем не оскорбил меня. Там, где меньше всего ожидала, — нашла. С ним я могла быть самой собой, настоящей. Ведь мало не лгать — только тогда хорошо, когда можно говорить всю правду. Ему я могла говорить. Вот сейчас вспоминаю… и приятно, и хорошо — я была правдива до конца. И даже гордость не мешала этому. Хотелось сказать ему «спасибо» — тогда, в последнюю встречу.

— Вы расстались?

— Зимой. У него жена и ребенок. И он их не бросит, хотя нам вместе было хорошо.

— Значит, не на одном Есенине сошелся свет клином. Мир большой и многогранный, в нем много людей, разных, плохих и хороших… Неправильно сказала. Нет, только хороших или только плохих. Человек, словно радуга, состоит из сочетаний цветов — только одного цвета больше, другого меньше. Выйди в мир, не замыкайся — и ты найдешь, что ищешь.

— Человек радуга? Хуже не скажешь. В человеке больше мрачных тонов, чем светлых. Он скорее туча — где чернее, где серее, а иногда и лучик пропустит. Женя, ты неисправимая идеалистка!

— Галя, не обижайся, но любовь к Есенину приобрела у тебя болезненные формы. Ты словно раба! Он на тебе испытывает весь комплекс унижений и оскорблений, а ты терпишь. Ты его ругаешь и в то же время оправдываешь. Какой-то мазохизм или сумасшествие!