Час Самайна

Возникло некоторое оживление, но мужчина поднял руку, и все стихло.

— То, что нас тринадцать, получилось потому, что двух предполагаемых участников я не пригласил по некоторым соображениям. Мы не делаем ничего предосудительного, не организовываем заговоры, но нас волнует, что происходит в стране, в каком направлении она движется после смерти Ильича. Большинство из нас занимают значительные посты, но все равно являются лишь винтиками громадной машины, которая называется государством. О цели нашего собрания я говорил с каждым лично, все присутствующие информированы. Речь идет о создании тайного общества, братства, которое проповедует высокие нравственные принципы. Поэтому вначале я недаром упомянул об апостолах, абсолютно не претендуя, однако, на роль Христа. Наша деятельность будет подобна апостольской миссии. Такое братство уже создано в Петрограде, прошу прощения, в Ленинграде, в моем родном городе, колыбели революции. Поэтому передаю слово нашему гостю из Ленинграда, теперь уже москвичу. В целях конспирации прошу тех, кто не знаком, обменяться прозвищами, не называя настоящих имен. Достаточно, что всех знаю только я. Итак, предоставляю слово Профессору.

Поднялся крупный мужчина лет сорока, в сером штатском костюме, с заметно пробивающейся проседью, и начал говорить хорошо поставленным голосом профессионального лектора:

— По мере поступательного движения революции возникли картины крушения общечеловеческих ценностей, картины ожесточенного физического истребления людей. Передо мной встал вопрос: как, почему, в силу чего обездоленные труженики превратились в озверевшую толпу, уничтожающую интеллигенцию, проводника общечеловеческих идеалов? Как бороться с враждой между простонародьем и работниками мысли? Как разрешить эти противоречия? Стало быть, кровавые жертвы революции оказались напрасными, впереди еще большие кровавые жертвы новых революций и еще большее одичание человечества? Многолетний опыт изучения истории человечества, знакомство со знанием тайных и религиозных обществ, существующих долгое время, подсказало: ключ к решению проблем находится в Шамбале-Агарти, этом конспиративном очаге, где сохраняются остатки знаний и опыта общества, которое находилось на более высокой стадии социального и материально-технического развития, чем общество современное. Поэтому необходимо выяснить пути в Шамбалу и установить с нею связь. Но от имени кого? Государства, которое, не успев появиться, уже поражено недугом античеловечности? Поэтому мы, единомышленники, пришли к мысли о необходимости создания тайного общества «Единое Трудовое Братство», стоящего на платформе отрицания классовой борьбы, включающего людей без различия их классовой, политической и религиозной принадлежности, свободных от привязанности к вещам, к собственности, свободных от эгоизма, то есть достигших высокого нравственного совершенства.

Горячее обсуждение затянулось до ночи. Не все были согласны с услышанным, но путем компромиссов пришли к единому решению — образованию тайного общества Московского центра Единого Трудового Братства.

Ранней весной 1925 года в лаборатории Барченко царило радостное оживление — экспедиция в Шамбалу становилась реальностью. Глеб Бокий добился под нее немалых средств, согласия и поддержки народного комиссара иностранных дел Чичерина, и подготовка шла полным ходом. Барченко разработал подробный план экспедиции по Тибету, в чем ему помог Агван Доржиев [13], и держал его в строгом секрете. К нему было допущено ограниченное количество сотрудников, непосредственно те, кто участвовали в разработке. Единственным, кто не чувствовал радости, была Женя. Дочка была слишком мала, чтобы оставить ее на столь продолжительный срок — экспедиция, предполагалось, продлится около двух лет. И самое главное, в ноябре прошлого года Алексея Ганина арестовало ОГПУ. До этого у него было несколько мелких приводов в московскую милицию, но сейчас дело было намного серьезнее.

Несколько попыток Жени что-либо выяснить окончились ничем. Единственное, чего добилась, — узнала, что его обвиняют в антисемитизме, в создании организации «Орден русских фашистов» и самое страшное — в государственной измене. Вроде бы Ганин с группой товарищей готовил государственный переворот и лично им был составлен какой-то манифест. Ей было смешно и страшно. Чем мог непризнанный, нищенствующий поэт угрожать власти, которая победоносно прошла через горнило гражданской войны, с которой не смогла справиться ни внутренняя контрреволюция с громадными армиями и прославленными белыми генералами во главе, ни страны Антанты? Скорее всего, речь шла о резких высказываниях в адрес советской власти в кругу собутыльников, чем Алексей грешил, и один из них оказался сексотом.

Отношения с Ганиным в последнее время стали более ровными. Он приходил, по несколько дней жил у Жени, помогал по хозяйству, играл с дочкой, а потом снова исчезал. В ответ на совет Жени остепениться, найти работу, прекратить вести полубогемный, полубродячий образ жизни он заявил:

— Я поэт и не могу смотреть на все, что творится вокруг… На этот гнойник! Мое оружие — поэзия, а чтобы творить серьезные вещи, надо много увидеть, пережить, пропустить через себя, через свои чувства, выкристаллизовать в словах, чтобы они звучали набатом… Сережа себя нашел, а я пока в поиске. Но чувствую, что мое время приходит!

— Но пока между тобой и Иваном Приблудным [14] разницы нет — разве что в возрасте. Его еще можно понять, это молодость в нем играет. Но тебе уже за тридцать и у тебя дочь, Анюта!

— Для поэта главное не возраст, а то, что он собой представляет. Можно найти себя в двадцать лет и не найти в сорок. И наоборот. Я такой, какой есть, и другим не буду. Воспринимай меня без иллюзий, реально, приземленно… Укажешь мне на дверь — я уйду. Но уйду с любовью к тебе и Анюте.

Женя не хотела рвать с ним окончательно — он был отцом ее дочери, и хотя подобное положение ее тяготило, она надеялась, что Алексей все же возьмется за ум. И вдруг арест…

Поняв, что собственными силами Ганина не вызволить, она пошла к Якову Блюмкину. К ее удивлению, он не удивился просьбе встретиться вечером в кафе.

Женя надела красные коралловые бусы, подарок покойной матери, которые доставала только в исключительных случаях, словно надеялась, что они помогут ей осуществить задуманное. Она шла на встречу, как на свидание, волнуясь, и пришла на двадцать минут раньше назначенного времени. Блюмкин вился с опозданием почти на час. Пришел как ни в чем не бывало как будто они виделись каждый день, и после дежурных, ничего не значащих слов Женя перешла к делу.

— Яков, в следственной тюрьме ГПУ находится поэт Алексей Ганин. Ты его знаешь. Пожалуйста; помоги ему. Он ни в чем не виноват: наверное, по пьяни что-то ляпнул, а из него делают контрреволюционера. Знаю, ты близок к Троцкому, и это в твоих силах.

— Женя, хотя я работаю в министерстве внешней торговли, но знаю, за что Ганин находится под следствием. Это не пустяк, а настоящий заговор. Они даже сформировали собственное правительство на случай прихода к власти. Кстати, там есть и другие наши общие знакомые, к примеру Сергей Есенин. Ему даже прочили пост министра культуры. Хотя он отказался и туда наметили новую кандидатуру, Ваню Приблудного, но почему не поставил нас в известность о готовящемся заговоре?

— Яша, — как можно мягче сказала Женя, — ты же сам прекрасно знаешь, что никакого заговора не было и быть не могло. Это все выдумки. Какой заговор, когда у Ганина нет денег даже на жизнь!

— Ты не права. Он уже все рассказал следователю, дал показания на членов своей организации. Положение у него очень тяжелое. Расстрельное это дело!

— Яша, ты же можешь ему помочь. К тебе сам Троцкий прислушивается!

— Предположим. Но чем я буду мотивировать перед Троцким свою заинтересованность в спасении жизни контрреволюционера?!