Лига мартинариев

15

Ванна в доме Ораса напоминала бассейн. Я наполнила ее до самого бортика и погрузилась в воду. Ожоги тут же занялись болью с новой силой. Но, глядя на черный кафель с золотым обводом, можно вытерпеть всё что угодно. Черт возьми, почему у мартинариев никогда не бывает таких ванн?

С сожалением я покинула чернокафельное чудо и перешла в комнату, просторную и почти пустую. Тисненые обои на стенах напоминали старинный расписной шелк. Трюмо, с высоченным, до потолка, зеркалом помещалось в углу, и оттуда, из сверкающей золотом глубины, на меня скалилась красная, будто ошпаренная физиономия с расцарапанным носом и узлом мокрых волос на макушке. Я накинула край махровой простыни на голову и прикрыла лицо на восточный манер, оставив узкую щелку для глаз. Так, пожалуй, я выгляжу лучше. Маскировка была произведена вовремя: дверь распахнулась, и толстая тетка, видимо, прислуга, армейским шагом вторглась в комнату и швырнула на кровать ворох каких-то тряпок, скорее всего, белье и одежду.

— А Олежка-то наш жив! — воскликнула она, всплеснув руками. — Кто бы мог подумать!

— Но он и был…

— Что был-то! Куском мяса был. А теперь, говорят, очнулся. Господин Орас в больницу только что звонил, так ему прямо и сказали: в себя пришел. Ясно? — Она погрозила неизвестно кому пальцем и промаршировала к двери.

Я упала на кровать, пораженная обвалом событий. Зачем я теперь нужна Орасу? Он вернул всё, что хотел. У него жена, сын, его дело. Ему больше не грозит опасность стать мартинарием. А мне остается только страдать — и чем больше, тем лучше. Мысль об этом вызывала странное чувство, похожее на радость. Есть наслаждение в том, чтобы пересилить себя, скрутить душу в бараний рог и оторвать от самого милого…

Да, горько-сладко так думать, но в глубине души я знала, что ничего подобного делать не стану. Наверное, каждый может страдать лишь до определенного предела. Есть нечто такое, что, утратив, мы попросту теряем себя. Прежде я восхищалась Кентисом, но он всего лишь играл в страдание, оберегая главное, что питало его душу. И я, как ни пыталась стать сильнее и лучше, не могла отказаться от своей любви. Пусть Орас выгонит меня — сама я просто не смогу уйти. А вдруг мой ребенок — от Андрея? Ведь может быть такое! Я буду каждый день молиться, чтобы это оказалось именно так.

И это неправда, что Лига может умереть. Она всегда будет, потому что есть высоты, на которые поднимает только она. И та энергопатия, что рассеяна в воздухе и земле многовековой татарской плеткой и секирами доморощенных палачей, те страдания, о которых писал еще Шлихтинг, питают нас и поднимают вверх, иначе мы давно бы умерли, задохнувшись от боли.

Дверь вновь распахнулась, и на пороге появился Орас:

— Я еду в больницу. Быстро одевайся — у тебя отвратительный ожог на руке.

— А как же… — я запнулась — мне не хотелось называть Катерину по имени.

— Она уехала, — ответил Орас без промедления, демонстративно отказываясь от прекрасной возможности меня помучить. — Навсегда, — и добавил. — У тебя есть пятнадцать минут, чтобы одеться. И можешь не краситься — никакая косметика тебе сегодня не поможет.

Он захлопнул дверь. А я, ошарашенная, продолжала сидеть неподвижно. Неужели в самом деле все будет хорошо? Неужели это возможно?

На радостях я показала зеркалу язык. Мне очень хотелось, чтобы это было вовсе не зеркало, а экран, через который Великий Ординатор наблюдает на своими мартинариями-рабами. Ему всегда будет, за кем наблюдать. Даже, когда наконец жизнь сделается хорошей и покойной, мартинарии всё равно будут запрокидывать голову вверх, чтобы солнце жгло им глаза и вызывало слезы…

Часть 4

БЕЗ АНГЕЛОВ

1

Шел противный осенний дождь. Столики под тентом кафе пустовали. Сильный ветер обдавал брызгами еще не убранные на зиму столы. Утром я дважды звонила в мастерскую, просила, чтобы прислали рабочих. Мне отвечали очень вежливо. Но никто так и не приехал. Если бы номер набрал Орас, ребята бы примчались со скоростью звука. Но мне не хотелось жаловаться Андрею. Сама я способна на что-нибудь или нет?

Я вышла на улицу. Кентис сидел на крайнем стуле, привалившись спиной к стене и вытянув ноги. Черная широкополая шляпа намокла, обвисшие поля полностью закрывали лицо. Он был как точка… Да нет, не точка, а пробоина в ровной и бесчувственной ткани жизни. Я подошла к нему.

— Зайдешь в кафе?

Он поправил воротник плаща и отрицательно покачал головой.

— Лучше здесь, — Кентис нехорошо усмехнулся. — Погода отвечает моему настроению, — он сделал паузу. — Я говорил с ними.

— С Великим Ординатором?

— Ха! Как же… Это невозможно. Во всяком случае, теперь. Меня удостоил вниманием какой-то мелкий клерк. Вернее, мелкая шавка, воображающая себя князем. Их что-то интересует. Но что — я не мог понять. Если бы ты знала, как противно с ними разговаривать. Ощущение, будто брюхом прешь на пулемет. Тьфу.

Он отвернулся и принялся рассматривать затянутый сеткой дождя собор. От дождевых брызг мое платье промокло и стало липнуть к телу. Я поежилась.

— Так что же они сказали?

— Ждите, вам займутся.

— Что это значит?

— Сам бы хотел знать, но мне не потрудились объяснить. Теперь, после смерти Старика я для них ничто.

Он слишком торопился подчеркнуть свою ничтожность. Ни прежде, ни сейчас верить Кентису было нельзя.

— Ты сказал, что Орас…

— Да уж, не забыл. Но мне ответили, что этот вопрос особый. Они относятся к Орасу настороженно. Может быть, даже боятся. Но скорее всего он просто для них чужак. Есть люди, за которыми общество почему-то ни за что не желает признать неоспоримого превосходства. Такие внутренние изгои встречаются повсюду — среди артистов, спортсменов и политиков. Их постоянно унижает пресса, соперники изо всех сил обливают грязью. Каждый их промах рассматривается как преступление. В основном это князья-одиночки. Орас как раз из их числа.

Мне надоели его рассуждения на отвлеченную тему.

— Орас лучше всех! — в ту минуту я искренне верила в свое заявление.

— Кто бы сомневался! Только, к сожалению, Ева, твое мнение никто не станет принимать во внимание, — Он вдруг запнулся — и странный дьявольские огоньки запрыгали в его зрачках — знакомые огоньки, после подобной вспышки остается ждать, когда Кентис щелкнет зажигалкой и что-нибудь подожжет. — Ты обращала внимание, — спросил он, улыбаясь, — что боль иногда согревает? Нет? А ты… ты… — он еще пытался сдержаться, но уже не мог сладить с собой. — Ты знаешь, что там, в Инвалидном приюте тебя изнасиловали?

— Что за чушь! Ничего подобного не было.

— Ты просто не помнишь… Когда ты пыталась спасти мои рисунки и обожглась… потеряла сознание… — он облизывался и улыбался как кот, он весь дрожал от возбуждение, роняя эти мерзкие фразы. — Эти двое тебя оттрахали. А я смотрел…

Мне показалось, что он выплеснул мне в лицо стакан кипятку — так вспыхнули мои щеки. Я искала лихорадочно, за что бы уцепиться, как доказать, что этого не могло быть…

— … а потом… — Кентис вновь сделал паузу, глотнул побольше воздуха… — потом они оттрахали и меня.

Ну это было уже чересчур. Фантазия Кентиса разыгралась не на шутку. Я не сомневалась, что всю эту историю он только что придумал. Если бы то, о чем он рассказал спустя три месяца, на самом деле произошло, то весь бы наш городок знал об этом происшествии — хранить подобные тайны Кентис никогда не умел. Погоняла не может упустить возможность выдавить из ближнего поток энергопатии. А теперь он начнет болтать о своей выдумке направо и налево, и будет невозможно опровергнуть его слова.

— Если ты расскажешь об этом еще хотя бы кому-нибудь, Орас тебя убьет!

— Тебе главное, чтобы никто не узнал? — ухмыльнулся он.