Пепел Анны

Я перебрался через мостик. Надо было сразу к «Кастилье» ехать, зачем я сюда приперся, непонятно. Я определился с направлением и двинулся в сторону гостиницы. Вокруг ограды квадратного зеленого парка до сих пор кисли барыги с пластинками и книгами, один барыга подкатил ко мне и впарил монету со Сьенфуэгосом под видом редкой монеты с Че Геварой. За три кука, но в хорошем состоянии, хотя, по правде, монета была тертая.

Зря я ее купил, остальные барыги тут же ко мне привязались и не отставали до конца парка, пока я не скрылся в улочке. Мне казалось, я уже тут бывал, во всяком случае арматурные штыри в низких подоконниках встречались.

Мимо на велосипеде прокатили два пацана лет по двенадцать. Один крутил педали, рулил и умудрялся зажимать под мышкой удочку, второй сидел на багажнике и держал в руках здоровенную рыбу, большую, глазастую, болотного цвета. Рыба была неуклюжая, пацаны то и дело останавливались и пересаживались поудобнее, устраивались сами и рыбу устраивали, смешно, казалось, что рыба с ними в компании, отправилась куда-то со своими друзьями, третьим номером, два пацана и рыба, и время за полдень. Солнце повисло над улицами, и народ попрятался под козырьки, под зонтики и по ресторанам. Меня останавливали четыре раза ресторанные зазывалы, предлагали пообедать, только я никак не мог понять, мне это надо или нет. Хотелось посидеть в прохладе, но на воздухе, холодного выпить и бутерброд. Пару раз дружелюбного вида парни предложили «такси, сигара, чика», но я мотал головой, чесал руку, и парни отставали.

Я шагал по улице. Заблудиться тут было сложно, шагай вперед — и выйдешь к гостинице, так нарочно придумано для сквозняков и вентиляции, чтобы дышалось.

Родители сидели за столиком спиной ко мне. Я их сразу узнал по затылкам, затылки у них очень похожи, хотя волосы разные.

Квадрат, обтянутый сеткой, внутри разная техника: мотоциклы, скутеры, мопеды, каракаты, стадо велосипедов, прикованных друг к другу. И тут же сбоку, под привешенным к дереву зеленым фонарем кафе, построенное из ящиков и полиэтиленовой плетки. Пахнет поразительно вкусно, народа много, все едят и смеются. Мне захотелось к ним, сесть рядом и слопать гамбургер, но я вдруг понял, что так уже не получится. Что теперь по-другому.

Мама пила воду с лимоном, а отец пил «Cristall» из зеленой бутылки.

— Не думала, что тут будет так много людей, — сказала мама. — Улицы забиты. Откуда здесь столько туристов? Нет, я понимаю, старый город, Хемингуэй… Но так много? Почему?

Отец засмеялся, было видно, как вздрагивают его плечи.

— Господь — ироничный чувак, — сказал отец. — Любит качнуть.

— Что качнуть?

— Квадрицепсы, — ответил отец. — И маятник.

— При чем это? Я тебя о туристах спрашиваю.

Мне тоже захотелось воды. Мятного лимонада или еще как. Лучше гуавового сока со льдом.

— Туристы обладают некоторым надсознанием, — сказал отец. — Примерно как муравьи. Ты знаешь, проводили опыты с целыми колониями — в окрестностях муравейника случайным образом разбрасывали куски сахара. Постепенно муравьи научались собираться в тех местах, куда должен был упасть сахар. То есть сахар еще не падал, а они его ждали…

— Ты думаешь, что здесь упадет сахар? — перебила мама.

— Нет, сахар — это пример, не обязательно сахар. Просто люди… Они собираются.

— Куда?

Отец не ответил. У него явно проблемы с почками, его уши выглядят слишком бодро и гладко, слишком гладко, иногда, при определенном стечении света, они возмутительно блестят.

— Тебе в отпуск надо, — сказала мама. — Ты торчишь здесь слишком долго. И здесь слишком жарко. За два дня мозги вскипают, а ты тут давно вскипаешь.

— Да я в порядке…

— Ты не в порядке, — возразила мама. — Тебе не хочется домой — это плохой признак.

Я вдруг понял. Что мне не хочется домой. Да, это остров. И я, наверное, в отца. Ничего, пройдет двадцать лет, и я тоже начну видеть панцирных щук гораздо чаще.

— Мне кажется, ты… чересчур увлекся.

Мама допила лимонад.

В один из дней, скорее всего утром, панцирная щука улыбнется и мне. Да ладно, чего там, рано или поздно панцирная щука улыбнется каждому.

— Чем?

— Оторванностью от дома. Это опьяняет, я понимаю — сиротство, блаженство, черные скалы… Хайдеггер и Кьеркегор воют на краю земли…

— Лучше потом про это поговорим, — отец закрыл глаза, откинулся в кресле. — Как-то не хочется сейчас про Кьеркегоров. Может, еще бутербродов закажем?

— Давай.

— А как у тебя дела, кстати? Как с рукописью?

— Рукопись встала, — отмахнулась мама. — Лусия занята сейчас, ей не до переводов. А я и рада…

— Что так?

У мамы с почками все в порядке.

— Работать не хочется, — призналась мама. — Настроение ленивое. Хочется смотреть.

— Смотреть, свистеть, играть на маракасах, — отец маракасно покривлялся. — Кстати о маракасах. Как тебе Анна?

Я придвинулся поближе, выставил ухо из-за дерева.

— Интересная девочка, — сказала мама после некоторого раздумья.

— Непростая девочка, — сказал отец.

— В их возрасте все непростые, — заметила мама. — Быть простым не модно.

— Я не об этом. Я о родителях.

— Что родители? Нет, конечно, бабушка Лусия…

— Ее отец сегуросос.

— Ну?

— Здешний эфэсбэшник.

Мама помолчала, обдумывая.

— Это хорошо или плохо? — спросила она.

— Смотря куда качнется, — ответил отец. — Все дело в аэродромах.

— Каких аэродромах? — не поняла мама.

— Запасных. Если есть запасные, то может и сыграть. Вот я и говорю — интересная Анна девушка. Впрочем, наш остолоп…

— У нас хороший мальчик, — тут же возразила мама.

— Хороший. Я и говорю, хороший.

— Ты думаешь… — мама сделала паузу. — Думаешь, им что-то…

Отец пожал плечами и снова приложился к бутылке, на этот раз наподольше.

— Нет, откуда здесь столько народа? — усмехнулся он. — Ольга-Ольга, я думал, ты догадливее.

— Чего догадливее? Что тут смотреть? Олимпиаду они, что ли, проводят?

— Олимпиада… — отец снова глотнул. — Тут все гораздо, гораздо веселее любой Олимпиады, уж поверь.

— Нет, я не понимаю, что тут делают все эти туристы?

— Они ждут, Оля, они ждут.

Я снова потрогал руку. Чечевица превратилась почти в вишню, разрезанную пополам, и цвета примерно такого же, и гладкая. И когда я ее трогал, по руке разбегались электрические колючки. И болело, корни проросли глубоко, мясо дергало, и я чувствовал, как грызет локоть и подбирается к плечу.

— Чего они ждут? — спросила мама.

Отец шепнул ей что-то на ухо.

— Да?!

Даже по спине было видно, что мама удивилась.

— Проверенная информация, — сказал отец. — Сегодня утром прибыл фельдъегерь…

Отец посмотрел вверх и бровями подкрепил.

— Думаю, не сегодня-завтра объявят.

— Как интересно! — в голосе мамы послышалась филологическая жадность. — И что… — мама оглянулась, но меня не заметила. — Что они будут делать?

— Не знаю. Что тут делать… Наш, конечно, прислал самолет, но…

— Что но?

Теперь огляделся отец.

— Да ничего. На всех самолета не хватит. И надувных матрацев. Да и на море неспокойно.

Отец замолчал и снова оглянулся. Прошептал:

— Ничего поделать уже нельзя, они разбирают со складов оружие…

Мама немножко подпрыгнула, но отец тут же успокоил:

— Да не беспокойся ты так, это же Куба! Военный мятеж не мешает туристическому сезону! Варадеро будет варадерить при любой погоде.

Но мама, кажется, собиралась беспокоиться, она вскочила, и отец едва успел ее поймать за ремень. Мама дернулась еще раз, но отец придержал ее за плечи и немного придавил в скамейку, чтобы не подпрыгивала.

— Это не опасно? — спросила мама. — Мы тут…

— Да я пошутил, мать! — рассмеялся отец. — Пошутил, не дергайся! Все хорошо. Все под контролем. Все в порядке. И это уж давно не опасно, в двадцать первом веке живем.

Отец стал гладить маму по плечу.

— Кажется, ты дурак, — сказала мама. — Ты дурак и сын твой дурак, у него такие же дурацкие шутки. Угораздило же меня…