Пепел Анны

— Только надо позже, — сказала Анна. — Чтобы стало прохладнее.

— Может, все-таки цветы полить заглянем? — я потряс ключом. — На минутку.

— Тогда нам направо, — сказала она.

Отец жил в отдельном доме, похожем на дом, где балконы в виде гробов. Тут не в виде гробов, а обычные, коричневого цвета, десять этажей. Лифт работал. Мы поднялись на шестой и нашли квартиру отца в конце коридора.

Квартира отца сильно напоминала его кабинет. Кухня, заставленная консервными банками, два холодильника — тот, что побольше, для воды и газировки. Диван, два кресла, рабочий стол, на нем три ноутбука, принтер, бумаги, книги. Пыльная гиря в углу. Гитара. На стенах — картины, видимо, местных художников. В другом углу фикус Бенджамена песчаного цвета, засох, месяца два как. Других цветов не видно, я заглянул в комнаты, заглянул еще раз в кухню, в ванную заглянул.

Анна взяла со стола книжку, села в кресло. Я себя придурком чувствовал с этими цветами, ходил, искал, потом вспомнил — балкон же еще.

— Наверное, на балконе, — сказал я.

На балконе ничего не нашлось, кроме старой табуретки. Вернулся в комнату.

Анна читала.

— Тут фикус, — сказал я. — Одинокий…

— Его надо полить, — посоветовала Анна. — Он не будет болеть.

Я сходил в ванную, набрал в бутылку воды, вернулся. Начал поливать, но Анна отобрала у меня бутылку и стала поливать правильно, взрыхлив землю и под корень.

Жарко. Я взял оставленную Анной книгу, оказалось, что про рыбалку. Наставление по ловле марлина на банках мексиканского залива, написано по-испански, издано почти сто лет назад, на главной странице выцветшая фиолетовая закорючка.

— Это Хемингуэй подписал, — сказал я. — Отец любит такие штуки, книги с автографами. И мама любит, дома целая коллекция. Достоевский есть…

— Нет, — покачала головой Анна. — Это не он. Он по-другому писал. У нас есть его книги. Три книги и одно письмо.

Я позавидовал.

— Музыку включить? — спросил я.

— Включить.

Я кинул книгу на столик, включил аудиосистему. Раньше отец увлекался звуком и сюда все эти тюнеры, ресиверы и колонки приволок, видимо, по пути надорвался — вся аппаратура оказалась покрыта колючей пылью, пыль была даже в лотке дисковода. Я попробовал поставить чего-нибудь из классики, но не заработало, плеер выплюнул диск, так без музыки и остались.

— Термиты, — сказал я.

— Что?

— Термиты залезли внутрь, — я указал на усилитель. — Там конденсаторы бумажные, термиты забрались и съели конденсаторы. Теперь ничего не работает. Можно кондиционер послушать.

Глупее не мог придумать, включил кондиционер. Кондиционер затрещал.

— Может, лимонада? — спросил я.

— Да.

Анна вынесла на балкон пустую бутылку. Я сбегал на кухню, достал из холодильника колу. Вышел на балкон. Я открыл бутылку колы, протянул Анне.

— Кладбище видно, — сказала Анна.

— Я там был сегодня.

— Да. Это хорошо.

— Почему его называют Колон? В честь Колумба?

Спросил я. Открыл себе лимонада, отхлебнул.

— Да. Он здесь похоронен.

Ответила Анна.

— Он же в Испании, кажется, похоронен, — вспомнил я. — На родине.

— Нет, — покачала головой Анна. — Он здесь.

Сверху кладбище похоже на квадрат. Или на ромб. В самом центре города. И поперек. То есть городские кварталы идут по большей части параллельно морю, а кладбище углом. Сверху это хорошо заметно, с шестого этажа.

— Он здесь, — сказала Анна. — В одной из могил. Но никто не знает, в какой. Это так нарочно сделано, чтобы нельзя было найти и выкрасть кости снова.

— Кем? Сделано?

— У Хосе Марти было много товарищей, — ответила Анна. — Он хотел, чтобы Кристобаль навсегда остался на острове. Здесь… Место шага. Здесь должен был загореться новый мир… то есть новый свет…

Анна сбилась. Здесь должен был загореться новый свет. Место шага.

— Кристобаль до сих пор здесь. Они подменили останки, а на Гаити вывезли кости моряка. И в Испании другие сейчас. Колумб здесь.

А что, запросто. Так все и могло быть. И Анна вполне может это знать, она же сама из аристократов.

— Он здесь, — сказала Анна. — Он здесь.

Ее прапрадед вполне мог ночью в черном плаще на плечах и с ломиком в руке вместо шпаги красться между крестами и мавзолеями. В человеке двести с лишним костей, если их разобрать, то никаких взлетных полос не хватит.

— У меня отец любит кошек кормить, — сказал я.

Мы вернулись в комнату. Сели на диван. Я отметил, что диван стоит как раз напротив окна, так, как я хотел. И что по вечерам в окно видно море. Закат немного в другую сторону, но все равно красиво.

— А я не люблю кошек кормить, — сказал я.

У дивана на полу стояла гитара. Я помнил ее, плохонькая, еще дедушкина, с дурацкими переводными картинками, я думал, что выкинули, а вот нет, отец с собой, оказывается, забрал.

Я взял гитару, брякнул. Анна тут же отобрала ее у меня, стала настраивать. Я думал, что она споет, что-нибудь из лирического, но Анна петь не спешила, настраивала и настраивала гитару. Через минуту я услышал, что она не просто настраивает, а как-то согласует ее с потрескиванием кондиционера. Потом Анне надоела музыка, Анна поднялась с дивана и стала разглядывать картину с плюшевым мишкой, ведущим рыболовный катер по бурному морю, смешная картина.

— Дурацкая картина, — я подошел ближе.

— Здесь так любят рисовать.

Я взял ее за руку. Анна обернулась и не удивилась. Я притянул ее к себе, поймал за талию и поцеловал. Прижал к стене. Анна не вырывалась, но как-то особо не обрадовалась моим стараниям, стояла, опустив руки, так что я, немного помучившись, отпустил ее и отступил.

Я отступил. Анна поправила бордовую куртку, подняла воротник. Я не знал, что дальше, как дальше.

— Мне пора, — сказала Анна. — Пора идти.

Глупо как-то. Извиняться глупо, не извиняться тоже.

— Давай вечером по набережной погуляем? — предложил я.

— Давай, — ответила Анна.

— В шесть часов, а?

— В шесть часов.

Она так и стояла возле стены, так и смотрела на мишку-капитана, на меня не смотрела.

— А где там встретимся? — спросил я. — Там где памятник с пушками? Где Прадо заканчивается?

— Где начинается.

— Тогда я тебя там буду ждать.

Анна кивнула и направилась к выходу. А я поплелся за ней. Хотел проводить ее до лифта, но она пошла по лестнице.

Вернулся в квартиру. У меня чесалась рука. Включил кондиционер погромче. Но треск не помог. Дурацкая эта картина с мишкой, теперь все время перед глазами будет.

Я подошел к стене, снял картину, поставил ее на пол, морем к стене. Плохо было. От шеи в голову поднималась тяжесть, хотелось закрыть глаза и постучать по стене затылком. Пыли много у отца. Меня вдруг затошнило от этой пыли, я остановил кондиционер и выскочил из квартиры. Лифта тоже дожидаться не стал, шестой этаж всего, на третьем этаже на стене было написано по-русски, но не почерком моего отца, хотя он мог и левой рукой написать.

Возле подъезда меня поджидало такси, похожий на лягушку «хундай» и новый таксист с бакенбардами. Я сказал, чтобы он ехал по Малекону до Прадо, нет, лучше до форта, который дальше, рядом с гаванью и четырехугольный. По пути я уснул, думаю, мы ехали по набережной, вокруг дудели в трубы.

Потом я сразу оказался у форта, на мостике над рвом, а как оказался, не помнил. Я понял, что не очень себя нормально чувствую, в виски била кровь, очень неприятное ощущение, будто кто-то пытался выдавить из моей головы по теннисному мячу, один справа, другой слева, слева явно больше. Хорошо бы еще поспать до вечера, отдохнуть хорошо, вечером в шесть часов встречаюсь с Анной возле памятника. Во рву плавали бутылки, прозрачные пластиковые бутылки, зеленые и коричневые стеклянные бутылки, мелкие желтые пузырьки и еще много другой дряни в зеленой жиже, которой стала вода. Я стоял на мостике, ведущем в форт, и смотрел на бойницу, думал — неужели находились такие дураки, что пытались штурмовать его? А вообще он мне не понравился, этот бастион, игрушечный, с закрытыми глазами его можно взять.