Последний блюзмен

что смутно намекала подавленная разбуженная страсть, но уходили, горько разочаровавшись… до следующей полуночи. И все хорошее оставалось недоступным, точно звезды, чье тусклое сияние вызывает приливы щемящей тоски. Музыка Слепого была как сияние этих звезд – неутешающая, ускользающая, обманчивая, нездешняя, – и в то же время насквозь пропитанная страданием, чувством потери, отчаянием, несбыточной любовью. И еще всем тем, чего он не имел и никогда не будет иметь.

Гитара заменяла ему и мать, и жену, и друга, и любовницу. Почти такая же потертая, как его единственные джинсы, она всегда была рядом. Он держал руку на грифе, когда спал. Большой шутник и сплетник Сварный рассказывал, что Слепой трахает свою гитару, не получая удовлетворения, ибо отверстие слишком велико для его члена.

Слепой не обращал внимания на то, что болтают люди. Он не ждал ничего хорошего ни от них, ни от жизни. И ни люди, ни жизнь его в этом никогда не подводили.

* * *

Как-то в один из дней позднего лета в «Дереве Иуды» появился человек, которого никогда не видели здесь раньше. Вначале его приняли за проезжего чистоплюя, что на свое несчастье ошибся дверью. Но это было весьма обманчивое впечатление. Он был одет дорого и со вкусом, а в треугольнике, образованном лацканами строгого черного пиджака, сверкала золотая заколка с рубином. Кровавый камень переливался, как большая капля свежей крови. На любом другом человеке подобная побрякушка смотрелась бы словно метка на жертвенном баране.

Незнакомец вел себя совершенно свободно, но не нагло. Присутствие отъявленных головорезов его, по-видимому, нисколько не волновало, плохая кухня и дешевое пойло не потревожили его желудка, привычного к куда более изысканным блюдам, а бренчание Слепого не оскорбило его слуха, безусловно, привыкшего внимать несравненно более возвышенным звукам. Шуточки уличных девок не пробили броню его аристократизма, прямые вызывающие взгляды бандитов нисколько не поубавили его желания рассмотреть всех подряд со скучающим и даже несколько презрительным выражением. От него исходило нечто такое, что никто не захотел с ним ссориться. Эта эманация силы проникала даже сквозь пьяный угар. Она подавляла агрессию или загоняла ее глубоко во тьму яростных сердец. Человек в черном выглядел так, будто снаружи остался десяток его людей с автоматами.

Изучив здешнюю публику, он потерял к ней интерес. С этой минуты он целиком переключился на музыканта. Незнакомец непринужденно потягивал пиво из поданного ему грязноватого бокала, курил баснословно дорогую сигару, которых в «Дереве Иуды» не нюхали уже лет тридцать, и слушал игру гитариста с неослабевающим вниманием. Трудно было прочесть что-либо на его породистом и чрезвычайно ухоженном лице. Лишь один раз он выразил свое одобрение: когда Слепой спел старый блюз «Не чувствую боли», человек в черном костюме похлопал сложенными водительскими перчатками по ладони.

А потом поманил Слепого к своему столику. Очевидно, темные очки его не обманули, хотя никто не сказал ему