Я - машина

Уже на улице меня посетила мысль, что я совершенно бесполезен.

Просто идеально бесполезен.

***

В тот вечер я подошел к дому в четырнадцать этажей. Сбоку к нему прижимаются пятиэтажки, магазины и автостоянки. Задрав голову, я наблюдаю облака, которые плывут над этим «небоскребом». Стекла окон отражают красное заходящее солнце. Вся стена дома – в этом алом свечении, точно в фосфоресцирующей краске. Полоски белого и красного кирпича тянутся ввысь. В небе показался самолет, и меня как будто «замкнуло». Снова эффект «Ван Гога» посетил меня – мир стал ярким и красочным, как будто кто-то выкрутил ручку контрастности на полную мощность.

Около одной из лоджий я увидел люльку с мотором. Это было сделано для рабочих, которые работают на высоте. Длинные железные тросы уходят под самую крышу, а наверху располагается железное приспособление, которое держит всю эту конструкцию.

Я зашел в подъезд, поднялся на нужный этаж и вышел на балкон. Люлька висела, прижавшись к балкону сбоку, оттого с нее можно было спокойно заглядывать в окна. Причем, делать это с комфортом на любых этажах. Интересно, почему ее никто не охраняет? Эдак любой вор сможет беспрепятственно пробраться в любую квартиру. Хорошо, что я – не вор.

Я вспомнил, что когда-то боялся высоты, но почему? Вот смотрю сейчас вниз, но мне совсем не страшно, потому что я не ощущаю пространства, не ощущаю полностью этой реальности. Не ощущаю трехмерности окружающего мира. Он одномерен. Одномерный мир просто состоит из очередности событий, в нем нет пространства.

Одним прыжком я преодолел перила лоджии и оказался в люльке. От моего прыжка она зашаталась, канаты натянулись, я ухватился руками за ее края. Теплый воздух поднимался снизу, он шел сплошным потоком от асфальта по стенам и уходил в небо. Мне стало уютно и хорошо.

Подъемный механизм очень простой. Катушка для каната, электромотор, редуктор и три кнопки. Одна красная – это стоп, и две черных вниз – верх. К электромотору вместе с железным канатом тянется черный провод, который наматывается на отдельную катушку поменьше.

Я нажал кнопку «вверх». Загудел мотор, и люлька стала подниматься.

На последнем этаже я остановился. Внизу копошились люди, похожие на муравьев, ездили игрушечные автомобили. Сизый дым окутал город, горизонт тонул в дымке. Еще дальше простирался военный аэродром. Прямо перед моим лицом было окно, мило зашторенное розовым тюлем. На подоконнике стояли цветы. От этого окна веяло теплом и светом.

Открывшаяся моему взору небольшая комната была также мило украшена цветами, коврами и большим аквариумом.

Мне оставалось ждать, когда появятся хозяева.

Вскоре они появились.

В комнату вошел мужчина, который держал за руку ребенка. Мужчина крупный, с большим животом, в милицейской форме с погонами сержанта. Я очень хорошо запомнил его синие лучистые глаза. Взгляд у него – добрый, детский, невинный. Должно быть, у ангелов точно такой же.

Ребенку – это оказался мальчишка, одетый в красные шорты и рубашку в горошек – около десяти лет. Лицо заплакано, щеки раскраснелись от волнения.

Мужчина, по-видимому, его отец. Он что-то крикнул и с силой толкнул ребенка в комнату. Тот упал на пол и снова заплакал.

Я сильно удивился подобной разительной перемене и несоответствию взгляда «ангела» с его поведению, прижался к окну, и мне показалось, что я услышал, о чем они говорят.

– Ты думаешь, мать всегда будет защищать тебя? – голос отца звучал зловеще, – Черта с два! Вот мы одни, дома ее нет, и теперь ты можешь сколько угодно лить слезы, они тебе не помогут!

Мальчик отвернулся от отца, зажался в угол между шифоньером и кроватью и всхлипывал, растирая слезы по лицу.

– Ты думаешь, я злой? – продолжил отец, – Ты еще вырастешь и поймешь, что я был с тобой сказочно добр. В мире все по-другому. Через восемь лет ты пойдешь в армию, и скажешь мне спасибо за то, что я приучил тебя к армейским порядкам заранее! А если ты хоть слово скажешь матери, я тебя прибью.

Слова эти были сказаны спокойным, уверенным голосом. А глаза оставались все такими же ангельскими.

– Ты жалок, – сказал сержант.

Два стремительных шага в сторону мальчика. Крепкая рука хватает его за ворот рубахи и рывком поднимает над полом. Тонкие, как у куклы, ноги безвольно повисли в воздухе. Мальчик смотрел на сурового отца такими же синими, как у него, заплаканными глазами и с покорностью ждал любой своей участи.

Отец делает еще шаг и вот он стоит перед квадратным зеркалом.

– Посмотри на себя, – говорит отец, – Эта заплаканная девчонка – это ты! Ты хочешь быть девчонкой? Или может, ты ждешь, что тебя пожалеют за эти слезы? Ты вырастешь и поймешь, что жалеть тебя никто не будет. А будешь ныть – вырастешь девчонкой. А хочешь, я тебя выряжу девчонкой, и тогда реви себе на здоровье? Девкам, можно реветь.

Мужчина с силой швырнул сына на кровать.

Мальчик весь сжался. Он перестал реагировать на слова и угрозы.

Отец продолжал что-то выкрикивать. Я уже не разбирал слов. Потом хлопнула дверь, и мужчина исчез. Мальчик остался совершенно один в тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов. Потом он встал с кровати, вытер слезы кулаками и подошел к окну.

За окном в строительной люльке стоял я.

Наши взгляды встретились.

Мальчик не испугался меня, даже не удивился. Он лишь облокотился на подоконник, отодвинул в стороны горшки с цветами и прижался лбом к стеклу. Потом прижал к стеклу и свои узкие ладошки.

Я сделал то же самое. Мы как будто прикоснулись к ладоням друг друга. От нашего дыхания стекло слегка запотело.

– Мне уже не страшно, – сказал он.

– Я вижу, – ответил я.

– Папа всегда такой, он не любит меня.

– Я вижу.

– Он никого не любит. Но лишь потому, что сам боится людей. Вот покричит на меня, и ему становится легче.

– Я все видел.

Мальчик шмыгнул носом.

– Ты видел все, но не все понял.

– А что я не понял? – удивился я.

– Ты думаешь, что я несчастен, ведь так?

Я кивнул.

Мальчик принялся объяснять:

– Но по-настоящему я становлюсь несчастным, когда вижу, как мои родители сходят с ума. Я позволяю им меня наказывать, лишь бы им стало чуть-чуть легче. Я очень хочу, чтобы они были счастливы. Папа покричит на меня, даже иногда побьет, а потом он успокаивается и уже может продолжать жить. У них ведь жизнь тяжелая. Я не люблю видеть их слезы. Это невыносимо.