Левая рука Бога

Серебряков уловил иронию.

– Митохондрии – энергетические станции клетки.

– Значит, в рабочей зоне она ест, – переформулировал полковник. – А границы аномалии где? Она доросла уже до административного блока?

Гелий Ервандович помолчал, потом сказал:

– По замерам на четыре двадцать утра границы внешнего тела аномалии проходят по контуру Шестая линия – СНТ «Бриг» – владения лесхоза «Суджукский».

– Выползла за пределы Колдун-горы. Уже окраины города накрывает… – Полковник повернулся к Серебрякову: – Сколько у вас этих ваших «паутинок»? Хватит на весь персонал базы?

– Их не больше десятка… нам же не надо было столько, Олег Геннадьевич. Их используют для защиты в рабочей зоне установки.

Полковник схватился за Светоплат, запустил процедуру удостоверения личности.

– Что вы делаете? – напрягся профессор.

– Ситуация первой ступени, мы обязаны известить руководство.

– А дальше что?

– Все по протоколу, – полковник приложил палец, поморщился от укола ДНК-сенсора. – Экстренная рекалибровка, отключение питания, заглушка реактора. Комиссия, расследование…

Гелий схватил его за руку.

– Это нас отбросит назад на несколько лет! Вы же сами говорили…

– Когда я говорил, то не знал, что аномалия уже накрыла гору, – перебил полковник. – Второго «Черного зеркала» здесь не будет, профессор!

– Мы еще не исчерпали все возможности самостоятельного решения проблемы, – сказал Гелий. – Олег Геннадьевич, расследование никому не нужно. Сами знаете, Научный двор нас по голове не погладит.

Сенокосов глубоко вздохнул. Тут профессор был прав.

– И что вы предлагаете?

– Запустим производство «паутинок». В мастерской есть необходимые материалы, за день мы отпечатаем достаточно, чтобы обеспечить персонал базы. За это время попробуем стабилизировать аномалию и привести в чувство Лагутенко и Цветкова. Не получится, тогда вызывайте свою комиссию.

Сенокосов задумался.

– Три дня, – нажал профессор. – Всего три дня. Не получится, в конце концов, вырубим реактор, пусть накопители летят к бесу. Мы рискуем только оборудованием.

Олег Геннадьевич мрачно посмотрел на него.

– Вы серьезно так считаете? Что будет, если аномалия накроет город, вы понимаете?

– При той напряженности н-поля, какую мы сейчас имеем? – профессор задумался. – Нет, даже если ее поднять вдвое, ничего страшного не произойдет. Ну, кому-нибудь придет в голову светлая идея, студент сможет решить задачу, которая никак ему не давалась, кто-то испытает небывалый душевный подъем, но повтор «Черного зеркала» абсолютно исключен. В конце концов, трагедия произошла там как раз по причине того, что аппарат Караваева нельзя было отключить без перезагрузки всей городской энергосистемы. А здесь мы в любой момент можем повернуть рубильник. Я понимаю ваше волнение, ситуация действительно нештатная, поскольку мы ни разу не сталкивались с подобными феноменами. Однако, возможно, мы просто вышли на новый уровень понимания природы н-поля. Возможно, это прорыв в работе. Олег Геннадьевич, я же вас знаю. Вы бы не взялись за это дело, если бы не верили, что мы можем создать что-то большее, чем просто оружие. Господи, да кому нужно это оружие, если мы мир можем перевернуть? И пока мы рискуем только установкой.

– Многомиллиардной установкой, – заметил полковник. – Вы уверены, что для людей угрозы нет?

Профессор кивнул.

– Хорошо. Три дня, профессор, и мне нужен постоянный мониторинг, выведите на мой светоплат основные показатели аномалии.

– Боюсь, вы не разберетесь, – растерялся Гелий. – Мы используем достаточно сложные математические модели…

– Так упростите их! – рявкнул полковник. – Сведите в простую диаграмму, что вас, учить надо? Зеленая зона – все тихо, желтая – процесс развивается, красная – туши свет, бросай гранату. Не научный объект, а детский сад, элементарную модель построить не могут. Все, Гелий Ервандович, мы с вами болтаем, а она там жрет и растет. Растет и жрет!

Профессор вышел, дверь беззвучно закрылась.

Полковник упал в кресло, невидящим взглядом посмотрел в экран, где вращалась его голова с «паутинкой». Очнулся, погасил зеркало. Вошел в систему пожарной безопасности, отключил датчики, достал из ящика стола сигареты. Заелозил ногтями по скользкой обертке с устрашающими кровавыми надписями, никак не мог подцепил хвостик… Полковник разорвал пачку, вывалил сигареты на стол, выудил кривую, но относительно целую сигарету.

Вот так бросаешь после двадцати лет, радуешься, что три месяца уже не курил, а потом все рушится, как расселенная «хрущевка» от первого шумового удара.

– Только оборудованием? – сказал он. – Да, Караваев тоже говорил, что мы ничем не рискуем.

Глава девятнадцатая

Музыка оборвалась, ее хлестнули по лицу. Очки слетели на пол, Улита схватилась за щеку, заморгала.

Перед ней стоял отец, бордовый от ярости, руки его тряслись. Несколько секунд он смотрел на нее, потом поднял световые очки, забрал умник, молча вышел из комнаты.

– Папа… – Улита всхлипнула, но тут расслышала нестройный рев, бросилась на кухню.

Гордей сидел на полу, размазывал красную краску по лицу, безутешно рыдал. На стульях еще громче орали няшки.

– Это все он! – вопили Надя и Вера. – Он все разбил, он все испачкал, он плохой!

Под ногами у девушки захрустели осколки – чашечки, японские пиалочки, Гордей до них таки добрался.

– Я не плохой! – орал Гордей.

– Да уйми ты детей, Улита! – рявкнул отец.

Улита рывком подняла Гордея на ноги, хотела отругать и оторопела – руки у него были не в краске, а в крови. Вопящего, она потащила его в ванную, крутанула кран.

В трубах заклокотало, захрипело, кран бессильно выдохнул… Воду, как обычно это устроено в Суджуке, отключили до позднего вечера.

– Господи Иисусе, ангел ты мой хранитель, ну, тихо, тихо, Гордеюшка, тихо, малыш, – шептала Улита, промывая ему руки водой из чайника. Брат вырывался, бессвязно бормотал, что он никогда, что он хороший, а не плохой.

– Я их всех убить хочу! Разбить вдребезги! – завопил он, когда она залила ему рану перекисью водорода. – Всех…

– Гордей, прекрати немедленно! – В ванную ворвался отец. – Что за беснования?!

– И тебя разбить, тебя, – забился Гордей в руках у Улиты. – Вдребезги!

Отец шагнул к ним, навис, но Улита схватила брата, прижала к себе – крепко-крепко, отвернула его к стене. Закачалась, зашептала молитву богородичную и сама закрыла глаза. Если глаза закрыть, ничего нет, она там, где играет бандонеон, там, где светит луна…

И отец ушел, отступил, как гроза, которая минует деревню, проливается в поле.

Уложила она детей почти за полночь. Гордею пришлось дать настой валерианы – травок у мамы было множество, она давно не лечила семью покупными лекарствами. Вера и Надя тоже уснули с трудом – только после того, как она им три раза рассказала притчу про отрока Варфоломея.

Тихонько закрыв дверь, она прошла по темному проходу, хотела проскользнуть мимо отцовской комнаты, где горел свет – отец сидел за столом, читал.

– Улита, поди сюда.

Девушка застыла.

– Улита…

Она медленно вошла, встала у стены, от пола до верха закрытой иконами. Большей частью иконы были мамины. Больше всего Улита любила ее копию рублевской Троицы. Она висела под потолком, перед ней дрожал красноватый огонек лампадки.

Отец сидел в простом сером подряснике, по-домашнему, с нерасчесанной бородой, усталый. Он снял очки, положил их на стол.

– В следующем году поедешь в Краснодар, – сказал отец. – В сестричество Матронушки.

Улита окаменела.

– Я же… мы же… А как же гимнасий? Я думала доучиться…

– Не надо тебе там учиться, – отрезал отец Сергий. – Дурная это затея была, с самого начала. Говорил я матери, что никакой пользы от светской школы не будет. Так оно и вышло.

Он вытащил световые очки из ящика стола.

– Что это? Девушка молчала.