Левая рука Бога

– На договор возьмешь? – прищурился Щербаков. Армен замахал руками:

– Слушай, как могу, а? Меня налоговая сожрет, пережует и выплюнет, у тебя же грамоты выпускной нет.

– Тогда я пошел.

– А, что ж ты делаешь? Разве так можно? – Армен схватил его за рукав, – Совсем зарезал. Хорошо, со следующего месяца оформлю. Только разрешение от матери принеси. Без него никак.

Ярослав кивнул и пошел обратно. Надо маме позвонить, чтобы не волновалась.

– Федя, дорогой, – за его спиной загремел Армен. – Ты не волнуйся, все поправим. Будет как из каретной лавки. Ты сам цел? Вот и хорошо. Ну, загоняй, мальчики все уладят.

Федя загнал родстер в бокс, бросил Ярику ключи. Хотел что-то сказать, но мазнул по нему раздраженным взглядом, ушел к Армену.

– И чего Армен выплясывает вокруг этого разряда? – спросил Гога, считывая внутренние числовики машины.

– Это Федя Веселовский-Фань. Сын того самого Веселовского… – Щербаков кивнул в сторону серого хобота зернопровода, протянувшегося над трактом от причала к зернохранилищу.

– А чего не к удостоверенному продавцу? – Гога вытер руки, поковырялся в зубах. – Такие, как он, у нас не чинятся.

– Он, может, и хотел бы пальцы погнуть, да боится. Продавец отцу стукнет, тачка же на старшего Веселовского записана.

– Нам же лучше, – сказал Гога, пришлепнув клавишу большим пальцем. – Пусть катается и бьется, катается и бьется. Все, дуй к машине, снимай жестянку. Минут через двадцать испечется крыло.

…Ярик ушел за полночь. В заднем кармане у него лежал свернутый в три раза пятиалтынник.

«Неплохо за одну ночь, – подумал он. – Хотя Армен поимел раз в десять больше. Вот почему так все устроено? Ты горбатишься, а кто-то лежит, смотрит ногомяч и кладет твои деньги себе в карман?»

Облака светились розовым и оранжевым, отражали рассеянный свет пристава. Над улицей вставал на задних лапах крылатый пес, его черное тело было выхвачено синими огнями по контуру, язык пламени из пасти развевался на ветру. Знак сети «Симаргл», она преследовала Ярослава в последнее время – такое чувство, что каждая вторая заправка в Суджуке симаргловская.

Мозолила глаза эта псина, намертво застревала в голове.

Ярик свернул на Глухова, так короче, чем огибать двор по узкой кишке объездной, мимо высоких каменных заборов. Чайки кружили над головой, как призраки, метались над скалами нефтехранилищ, нестройно орали, а после потянулись в сторону средины – над подъемниками, воздевшими свои ребристые шеи, над темными тушами грузовозов, спящих у причалов, в сторону обозначенной красными огнями дальновидной вышки. Над водой поднимался легкий туман, было слишком тепло для начала овсеня.

Щербаков шел по узким дорожкам, где сквозь широкие щели в разбитом камне поднималась трава, сквозь темные коридоры разросшейся сирени, которую никогда не обрезали. Из-за высоких заборов над головой протягивали ветви вишни и абрикосы, качали сжатыми соцветиями. Он думал обо всем сразу – о хитрожопом Армене, о маме с ее глазами, о работе, с которой все так удачно складывается. Даже о гимнасии.

Они стояли на углу Глухова и Котовского, там, где светились окна пристройки – круглосуточной лавки, он вышел прямо на них – слева забор, справа кусты, никуда не денешься. Да и нельзя – его срисовали сразу.

– Ярик!

Ярослав, не торопясь, подошел. Нельзя суетиться, нельзя бежать, даже если хочется. Особенно когда тебя подзывает Саня Мергель.

– Откуда гуляем, Ярик? – Саня сидел на стуле, на котором обычно сиживал хозяин магазинчика Ашот. Сейчас Ашот прислонился к стенке, сосредоточенно плевал шелуху от семечек в кулак и не выглядел особо веселым.

Общество Сани Мергеля вообще не располагало посторонних к веселью. Полукругом, на корточках, расположились Мергелевы бойцы, ближний круг – Акула, Бритый, Болт, Указка.

– В мастерской задержался, – сказал Ярослав. – Срочный заказ.

– А. Рабочая кость, – сказал Саня, почесал голое колено. – Поднял немного на Армене, да?

Ярик неопределенно пожал плечами. Может, заработал, может, нет.

– Ты, Ярик, пацан правильный, все сам знаешь.

Конечно, он знает. Вся Федотовка знает Саню Мергеля. Мергель – это камень такой, слоистый. Из него все окрестные горы сложены. Заводы вгрызаются в горы, скребут по скальному нутру, строительный раствор делают. Камень серо-желтый, рассыпается на тонкие пластинки, если молотком ударить. Саня колол такие булыжники ладонью.

– Я пустой сегодня, – сказал Ярик. – Армен на мамкин пластик зарплату сбрасывает. Могу с проездного слить.

Саня благосклонно кивнул, Акула, низенький, крепкий парень, поднялся, лениво принял потертый пластиковый прямоугольник, приложил к своему умнику. Скривился.

– У него тут триста рублей.

Саня задумчиво отхлебнул пива. Запрет на прилюдное распитие его особо не волновал.

– И те на проезд, не снять, да?

Акула кивнул.

– А когда Армен на пластик перешел? – задумался Саня. – Он же всю жизнь с наликом работает. Все проводки по пластику налоговая срисует в миг.

Акула хмыкнул:

– Армена за жопу возьмут сразу, за левак.

– Вот и я про тоже, – продолжал Саня. Он сделал еще глоток, разглядывая Ярослава. – А тут заказ, срочный, ночной. Ему тоже небось не с руки светиться. Не складывается, Ярик.

Ярослав пожал плечами.

– Почем я знаю, как заказчик с Арменом рассчитывается?

Саня перевел глаза на Акулу. Тот почесал щеку, шагнул к Ярику – почти вплотную. От Акулы несло пивом и сладкодымом, на губах у него белел серебристый налет – верный признак, что перекурил.

Зрачки у Акулы были узкие, как острие иголки.

Он неторопливо охлопал Ярика, улыбнулся и вытянул из заднего кармана пятиалтынник. Аккуратно вложил в нагрудный карман Ярославу его проездной.

– Опа! – Акула продемонстрировал смятую купюру Мергелю.

– Нехорошо, Ярик, – вздохнул Саня. – Я с тобой, как с человеком, а ты без уважения. Нехорошо.

Ярославу стало тоскливо и тошно. Надо молчать. Черт с ними, он еще поднимет, машины каждый день бьются, но Ярик уже расписал этот пятиалтынник, уже прикинул – матери хватит на два приема в ж/д-лечебнице, там хороший глазник. И ему еще останется.

Молчи…

– Еще раз скрысятничаешь, плохо будет, – предупредил Саня. – А сейчас вали. Мама ждет.

Спину Ярику пробрало холодом – будто началась бора, ударила с хребта, пробила его навылет, каждую клеточку тела.

– Много взял, – хрипло сказал он.

Саня поставил бутылку, встал.

Глаза у Мергеля были спокойные. Совсем не злые.

В животе у Ярика взорвалась бомба, он согнулся, зашелся в сиплом хрипе. В глазах метались вспышки-чайки, пыльный подорожник дрожал под ногами. Ярослав тупо смотрел на него, и внутри все дрожало вместе с его палочками-соцветиями.

– В другой раз убью, – сказал Саня и вернулся на стул.

Ярик продышался, отплевался. С трудом выпрямился: Саня не смотрел на него. Никто на него не смотрел, словно его вычеркнули из людей, выключили из круга восприятия. Ярослав испарился, стал пустым местом. Ярик качнулся, исчез в темноте – прочь от фонаря, от магазина, вверх по Котовского, сквозь черный теплый воздух, стоячий, как вода в пруду.

Внутри бродила и никак не могла утихнуть бора, обжигала холодом сердце. За его спиной над Колдун-горой разгоралось марево северного сияния.

Глава восемнадцатая

Сенокосова разбудил входящий. Он впотьмах нашарил пуговицу беспроводника, вдел в ухо.

– Олег Геннадьевич, нештатная! – нехороший был голос у Паши. – Вторая ступень. Я машину уже выслал за вами.

– Твою ж мать. – Сенокосов выскочил из постели, промахнулся мимо тапочек, плюнул и взялся за штаны. – Что?!

– Шизик со своей бандой в ночь запускал какие-то тесты. И «Невод» вошел в цикл.

– Какой цикл? Что еще за цикл? – полковник торопливо застегивал рубашку.

– Шизик…

– Паша!

– Профессор объяснял, но вы же его знаете, там черт не разберется, что он несет, – заторопился Паша. – В общем, как сказал Гелий, сейчас «Невод» работает в фазе автоциркуляции, режим энергопотребления – гигаватт, наблюдается устойчивая тенденция к нарастанию потребления энергии.