Книга сияния

Впрочем, это было не важно. Раз вечность, значит, вечность.

– Прах мы суть, ваше величество, – напомнил раввин Рудольфу в этот поистине судьбоносный день.

– Значит, рядом с червями, Йегуда?

– Вспомните шелковичных червей, ваше величество.

– Я хочу быть человеком, только человеком, исключительным, выдающимся, самым человечным человеком.

– Вот именно, – подтвердил раввин.

– Вечным императором – вот кем я хочу быть.

– Безусловно, ваше величество.

– Бессмертным человеком! – император откашлялся и снова взглянул на Вацлава, словно его верный камердинер мог распутать этот логический узел. – Как насчет червей, Вацлав?

– Вспомните, что бабочки начинают как гусеницы, ваше величество, – отозвался Вацлав. – Это всего лишь ступень.

– Ступень? А кстати, где бабочки? – Император внимательно огляделся.

– Их отсюда убрали, – ответил Вацлав.

– Туда, где им гораздо лучше, – добавил Кеплер.

– Ведь вы не боитесь, правда? – голос рабби Ливо выражал бесконечную заботу. – «О да, хотя я по долине теней смерти бреду, зла я не убоюсь: ибо Ты со мной; жезл Твой и посох Твой – они меня утешают».

– Я не собираюсь брести ни по какой долине теней смерти, – император заерзал и принялся вглядываться в складки портьер. Дьявол тени не отбрасывает – именно так его и можно было распознать. И он живет в колодцах. А еще в колодцах живут пиявки. У Рудольфа был портрет работы Арчимбольдо, художник изобразил его в облике Вертумна – бога перемен и растительности. Арчимбольдо также писал портреты из рыбы, дичи, птиц, роз… так что розы могут стать лицом, почему бы камням не превратиться в розы?.. Еще император владел – нет, обладал – «Гирляндой роз» Дюрера, а еще своей коллекцией, замком, всякой всячиной, империей… И все это должно остаться у него навеки.

– Вы даже ничего не почувствуете, – сказал Вацлав. – Разве что легкую щекотку, когда начнете растворяться, когда начнется единение с землей.

– Откуда ты все это знаешь, Вацлав?

– Мы здесь, чтобы помочь вам, ваше величество.

Кеплер стоял, заложив руки за спину и широко расставив ноги.

Он заметно поправился за последнее время. И это тоже непостижимо. Ему же никто не платит – так почему этот звездочет выглядит таким сытым, таким самоуверенным? Может ли несчастный быть счастливым?

– Кто‑нибудь, принесите вина. Про эту ерунду с растворением мне раньше никто ничего не говорил. Это слишком напоминает перегонный куб… лабораторию… Келли и Ди… плавящее адово пламя…

– Это вопрос деталей, ваше величество.

– Значит, говоришь, я просто почувствую щекотку?

– На ум также приходят булавочные укольчики. Малюсенькие иголочки, пчелиные жальца, если хотите. Безусловно, ничего сравнимого со сражением или с чем‑то таким, с чем вам, как нашему императору, уже приходилось сталкиваться.

Вацлав тоже странным образом изменился. Он всегда был исполнителен и послушен. Но теперь стал слишком исполнителен и слишком послушен. В этом тоже было что‑то непостижимое.

Паж вернулся с кубком вина. Рудольф выхватил у слуги кубок и одним глотком его опорожнил.

– Вы уверены, что это разумно? – спросил рабби Ливо. – Я имею в виду – пить вино в такое время?

– Всего один кубок, черт побери. Ладно, едем. Пусть подадут карету.

Вацлав, пятясь, покинул зал и велел стоящему в коридоре начальнику стражи подать карету.

Вскоре императорская карета для повседневных разъездов, с небольшой короной на самом верху, выкатилась на главную площадь. Туда забрались император, раввин, Вацлав и Кеплер. За ними следовала еще одна карета с четырьмя пажами, которые везли с собой парусину для небольшой императорской палатки, которая обычно разбивалась во время сражений, а также несколько лопат. Стражники по указанию Вацлава остались в замке. Дряхлый лев Петака также остался дома.

Еще не рассвело, но окрас неба уже менялось. Императору казалось, что сам воздух напоен надеждой. Проезжая по мосту, он заметил одинокого всадника в капюшоне. Он сидел очень прямо, точно аршин проглотил, а колени были широко разведены. Его белый конь шел медленной рысцой, копыта гулко стучали по пустому мосту.

– Кто это еще в такую рань? – проворчал император. – Я вам точно говорю: этот мерзавец Ди от нас не уйдет. Мы непременно схватим прохвоста и бросим его в яму.

– Вы будете жить вечно, ваше величество, и в вашем распоряжении будет сколько угодно времени. Вы сможете найти кого захотите, надо будет только как следует поискать.

– У меня будет еще больше времени, чем ты сказал, Вацлав. Ибо в следующем же месяце, пока не пошел снег, мы совершим небольшое путешествие в Трансильванию. И еврейку мы тоже найдем. Ведь она меня любит, вы все это знаете.

– Вот нужное место, – сказал раввин. Карета остановилась на берегу реки неподалеку от Юденштадта – как раз там, где был создан голем и где Рохель упала в воду. Рыбачьи сети, растянутые меж вкопанных в землю шестов, были словно сплетены гигантскими пауками. В небе кружили речные птицы.

– Это должно произойти здесь, в такой грязи?

Сегодня император уделил слишком много времени туалету, и грязь вызывала у него особенно сильную брезгливость. Раскисший речной ил ему совершенно не нравился.

Пажи, которые проследовали за императорской каретой к берегу, расставили у самой воды небольшую палатку. Полосатая, бело‑зеленая, она была увенчана маленькой короной, а над короной развевался неизменный флаг Габсбургов, и двуглавый орел все так же выпускал когти, и одна голова глядела на запад, а другая на восток. Пажи вручили Кеплеру и Вацлаву лопаты, вернулись в свою карету и стали ждать. Вацлав отвернул два клапана палатки и закрепил – так, чтобы свет восходящего солнца мог проникать внутрь.

– Позвольте, я вам помогу, – сказал камердинер, подводя к палатке императора, чьи чулки и башмаки уже были забрызганы грязью.

– Я должен там лечь?

– Ваше величество, это единственный способ.

Все трое собрались вокруг императора.

– А это не слишком жестокое испытание? – спросил император. – Понимаете, когда я родился, я был болезненным ребенком, и меня тут же сунули внутрь свежезабитого ягненка. А когда полость остыла, с бойни мигом доставили еще одного. И так одного за другим. Только на третий день я смог сосать молоко у кормилицы. И потом всю жизнь боялся тесноты.

– Вы по‑прежнему хотите стать бессмертным? – спросил Вацлав.

– Конечно, хочу!

– Тогда ложитесь. А мы сейчас вернемся.

Вацлав, Кеплер и раввин отошли в сторону и переглянулись.

– Уверены, что получится? – спросил рабби Ливо у Вацлава.

– Безусловно.

– Значит, он вернется в замок, убежденный в своем бессмертии? Это четко отпечатается в его мозгу?

– Честно говоря, рабби, вряд ли какая‑то идея способна там четко отпечататься, – Вацлав вздохнул. – Скорее она станет частью общей путаницы. Но он больше не будет вам досаждать. Могу вас в этом заверить.

Раввин внимательно взглянул на камердинера.

– Вы стали большим специалистом по софистике, Вацлав.

– Это все Киракос. Я от него научился.

– Понимаю. А откуда средства на поездку в Карлсбад?

– А этому я научился от Келли, упокой Господь его душу. По сути, все началось с одних часов, на которые Келли положил глаз. На них был мавр в тюрбане, усеянном жемчугами и прочими драгоценностями. Поначалу мы собирались подкупить стражу, но затем события начали разворачиваться столь стремительно, что часы остались у меня. Что мне было делать? А реликвии из гробницы святого Венцеслава… Поймите, рабби, я чех. Это достояние нашего народа.

– Больше ни слова, герр Кола. Здесь у вас полное право. Больше того, я должен вам кое‑что сказать, и сейчас, пожалуй, самое время.

– Не надо, рабби, – сказал Вацлав. – Я знаю.

– Знаете?

– Более чем подходяще, что я оказался здесь сегодня, в самом конце.

– И никто не пострадает?

– Обещаю, рабби, никто не почувствует боли, ни одному невинному не будет причинен вред.