Книга сияния

– Император умирает! Император умирает!

– Вот идиот! – прорычал Рудольф. – Еще весь мир об этом оповести.

– Император умирает? – спросил у Вацлава стражник. – А что с ним такое?

– Нет‑нет, ничего, с ним все хорошо, – ответил Вацлав, слегка притормаживая и принимая беспечный вид. Завернув за угол, он миновал зал Владислава, где проводились рыцарские турниры, затем бегом внутренний двор, направляясь от собора святого Вита к императорским конюшням, смежным с личной картинной галереей Рудольфа. Именно там находилась комната Киракоса. Вконец запыхавшись, Вацлав постучал в тяжелую деревянную дверь. Никакого ответа. Тогда Вацлав распахнул дверь. В комнате было темно и пусто. Розы на ковре напоминали листы кувшинки, плавающие на поверхности черного пруда, подушки отбрасывали на пол пухлые тени. По спине у Вацлава побежали мурашки.

– Матерь Божья, – взмолился камердинер. – Помоги мне его найти.

Обходя стороной львиные клетки, Вацлав сперва направился по ту сторону рва – к залу для игры в мяч и оранжерее, а затем, увидев свет в Пороховой башне, устремился туда. Может быть, лекарь работает в императорской алхимической лаборатории? Но там обнаружился лишь стражник. У Киракоса было множество странных привычек. Например, в самые жуткие ночи разгуливать по Райским садам или прохаживаться вдоль зубчатых стен замка.

– Киракос! Киракос!

Молчание. Воздух был плотным и холодным. Вацлав надеялся, что его жена растопила в их комнате камин. Ей двадцать девять, она уже далеко не в самом расцвете, а сейчас в тягости. Если вдруг император умрет, и он, Вацлав, останется без работы… Ох нет, Господи, только не это.

Не чуя под собой ног, камердинер вихрем пронесся по кухням, через столовую для прислуги, где миллиарды поваров и их помощников готовили едва ли не все возможные виды птицы, дичи и овощей для полночной трапезы. Повсюду, конечно, были стражники, а также музыканты, придворные, великое изобилие прислуги, ибо все собрались отпраздновать наступление нового года и нового века. Но Вацлав не мог забыть о своем поручении. Он стремительно кружил по обоим ярусам императорских бальных зал, но находил там лишь роскошно разодетых гостей, напоминавших живые картины на желтых арочных панелях. Вацлав запаниковал. Куда мог подеваться этот лекарь? Он бежал во весь дух, миновал базилику святого Георгия и наконец оказался на Золотой улочке, в квартале алхимиков.

– Кто идет? – крикнул стражник.

– Это я, Вацлав… вот, вышел вечерним воздухом подышать.

Теперь камердинер снова задыхался, в икрах и ляжках пульсировала боль… Кое‑как хромая вдоль крепостной стены, он направлялся к Поющему фонтану[19] и Бельведеру.[20] Там, на террасе, что окольцовывала величественное мраморное здание, вглядываясь в темное небо, этой холодной ночью стоял астроном Йоханнес Кеплер.

– Вы не видели Киракоса, армянского лекаря?

– Он в «Золотом воле». В шахматы с Браге играет.

И в самом деле: чуть к юго‑востоку от замка, в захудалом трактире под названием «Золотой вол» сидел армянский лекарь Киракос. Еще там находились: помощник лекаря – русский по имени Сергей, бездельник и молчун; осанистый астроном‑датчанин Тихо Браге; и Карел, безногий старьевщик. Уютно расположившись у ревущего очага, они играли в шахматы и потягивали сливовицу, закусывая ломтиками ветчины с горчицей и имбирными пряниками. Уже непригодные для императорских гостей, эти пряники продавали прямо из кухни замка.

Карел согласился доставить лекаря с помощником и камердинера в замок в своей телеге. Браге остался в трактире.

– Где этот болван? – проревел император, увидев Вацлава, несущего на руках Карела. За ними следовали армянский лекарь Киракос и Сергей. Все они старались не потревожить шелудивого льва.

– Боже милостивый! – воскликнул Киракос, увидев, что кисть императора обернута простыней. – Как это случилось, ваше величество?

– А ты как думаешь? Я порезался. А он что здесь делает? – Рудольф указал на Карела.

– Да я просто за компанию, – отозвался старьевщик.

– Тогда вон отсюда. Тебя никто не звал.

Вацлав вынес Карела во внутренний двор, усадил на маленький стульчик, прикрепленный к его телеге, затем вернулся в императорскую опочивальню.

– Жгут, Сергей, – скомандовал Киракос.

Русский порылся в недрах саквояжа и извлек оттуда толстый шнурок. Обвязав шнурок вокруг плеча Рудольфа, лекарь крепко его затянул.

– Нет‑нет, Киракос. Так больно.

– Простите, ваше величество… вы хотите жить?

– Не уверен.

– Иглу, Сергей, – снова приказал лекарь.

– Иглу?! – Рудольф чуть не выпрыгнул из своих чулок. Иглы он ненавидел еще больше, чем кровь.

Сергей достал из саквояжа красный бархатный футляр, в котором лежали иглы всех размеров. Иглы для мозолей. Чумные иглы, оспяные иглы. Иглы для клизм, иглы для прижигания, прокалывания и зашивания. Имелись там иглы такие микроскопические, что ими вполне можно было подшивать кружева на платье принцессы.

– Вот эту.

Вид этой иглы Рудольфу совершенно не понравился. Она была одной из самых больших – настоящий меч, – а кончик ее блестел как стекло.

– Киракос, будь добр, дай мне умереть с миром. Я передумал.

– Ваше величество, сохраняйте спокойствие.

– Я спокоен, Вацлав. Еще чуть‑чуть спокойствия, и я буду мертв.

– Зажимы, – скомандовал Киракос.

– Вот зажимы, – Сергей вручил лекарю набор маленьких фиксаторов. Они также выглядели как орудия смерти – серебристые, скрепленные сзади какими‑то маленькими крабиками, острые как кинжалы.

Рудольф не раз охал, пока эти крабики зажимали его плоть.

– Я здесь, ваше величество, – повторял Вацлав.

Рудольф с такой силой сжимал руку своего верного камердинера, что Вацлаву подумалось – еще немного, и он сам сейчас рухнет замертво.

– Не стой тут столбом, идиот, добудь немного сливовицы, – приказал Рудольф.

Вацлав был безумно счастлив, что наконец‑то освободился от хватки императора, и поспешил исполнить приказ.

– Сливовицы императору! – крикнул он словенским стражникам, которые выстроились в боевом порядке у дверей, готовые в любой момент обнажить свои нескладные, старомодные мечи. Аркебузы были заперты в погребе вместе с бочонками вина, а ключ от погреба был только у Вацлава.

– Сливовицы! – хором откликнулись стражники, и это слово эхом разнеслось по коридорам замка точно приказ полководца.

– Теперь нитку с иголкой, – бросил Киракос своему помощнику.

Рудольф вздрогнул. Раздался легкий стук в дверь, и в опочивальню вошел слуга со стеклянным графином сливовицы на серебряном подносе.

Одетый в алую ливрею, он изящно поклонился императору, заученно точным движением открыл роскошно изукрашенный графин и наполнил сливовицей бокал в форме раскрывшейся лилии из стекла, отливающего бледно‑лиловым цветом.

– Бога ради, давай, давай его сюда, поскорее…

Император схватил бокал и единым духом осушил его.

– Не поперхнитесь, ваше величество.

– Ты что, Вацлав? Ты смеешь давать мне советы?

– Конечно, нет, ваше величество.

Тем временем, мурлыча себе под нос древнюю армянскую мелодию, Киракос принялся зашивать рану.

– Боже мой! Йезус Мария! Святые апостолы! – каждый укол доставлял императору отдельную боль, совершенно невыносимую. Рудольф чувствовал себя одним из святых мучеников, которых изображают на иконах. – Господи, будь милостив к несчастной христианской душе.

– Бальзам.

– Вот бальзам.

По слухам, Сергей бежал из хаоса, в который вверг Россию Иван Грозный. В Праге было полно людей подобного толка – евреев, спасавшихся от инквизиции и гонений, армян вроде Киракоса, чью страну захватили турки, немцев, которые искали удачи и денег, светловолосых шлюх с кровью викингов, итальянских ремесленников, алхимиков из разных стран, разной веры, художников, чьи таланты были весьма сомнительны. А главное, ни в одном городе вы не увидели бы – и не захотели бы увидеть – такого числа священников. Особенно назойливых протестантов, частично из старых гуситских семей, частично из недавно собранных легионов Лютера. Иезуиты, ясное дело, составляли анклав. Сам император был австрийцем, а Прага – столицей его империи, что охватывала Богемию, Моравию, Верхнюю и Нижнюю Силезию, обе Лусации, Австрию, разумеется, Тироль, Штирию, Каринтию, Карниолу, немецкие земли и часть Венгрии. Зачастую обитатели Праги даже забывали, что первыми здесь все‑таки были чехи – горожане, среди которых преобладали купцы, лавочники, ремесленники многочисленных гильдий, работники умелые и неумелые… а также, в базарные дни, свободные крестьяне, деревенские жители.