Fugit irreparabile tempus

— Мы можем в течение нескольких дней перебросить к берегам Кореи еще две авианосные группы, — сказал адмирал Нимиц.

— Что толку? — сам себе задал вопрос президент. — Сначала надо решить, будем ли мы продолжать войну… и с кем…

В помещении повисла угрожающая тишина. В самом деле, схлестнуться с русскими напрямую всего-то через четыре года после того, как они разгромили нацистскую Германию и захватили пол-Европы, это вам не мелкая колониальная авантюра в Корее. Особенно, если учесть, что у русских, откуда ни возьмись, появились атомные бомбы, да еще в таком количестве…

Эйзенхауэр уже пожалел, что запретил другим, а себе — в первую очередь, заниматься здесь и сейчас выяснением причин, по которым все они попали сейчас в такую нелепую ситуацию. Ох, как зачесались кулаки, ох, как хотелось узнать, почему же наша хваленая разведка, что армейская, что даллесовская, прозевали создание русскими бомбы… И — мордой, мордой об стол этих высокомерных, зажравшихся штатских свиней!!!

— Итак, господа, — президент взял себя в руки. — Чем мы можем ответить — вопрос номер два. Вопрос номер один — кому мы должны отвечать?

— Русским, — буркнул Макартур.

— Ответить русским военными средствами? — удивленно поднял бровь Ачесон. — Лезть на их территорию и пытаться воевать десантами?

— Вы можете предложить что-то иное? — язвительно осведомился Макартур.

— Меня останавливает от объявления войны Советам только одно, — сказал президент.

В наступившей паузе он приметил, как потянулся к уху генерала Бредли Даллес, как что-то черканул в блокноте госсекретарь, как размяк, расползся по стулу Макартур, ожидая привычного для военных решения своей судьбы посторонним человеком.

— Если мы, имея в запасе две бомбы, — продолжил Эйзенхауэр.

— Три, — поправил его генерал Бредли, — мне докладывали о трех экземплярах «Штучки».

— Третья еще не готова, — пояснил президент. — Она находится в стадии сборки и отладки, окончание работ — через неделю… Так вот, если мы имея две готовые бомбы и одну на подходе, решились испытать один экземпляр в боевых условиях, то сколько же таких бомб у Советов, если они, не задумываясь, за два дня используют сразу пять экземпляров? Кто даст мне гарантию, что в ответ на наш десант в Порт-Артуре и Владивостоке на Пёрл-Харбор, Сан-Франциско, да и на Вашингтон, наконец, не будут сброшены такие же «Штучки»? И это, господа, будет уже катастрофой. Это вам не военные игры где-то на окраине цивилизованного мира. История никогда не простит нам, если только из-за нашего поспешного решения на землю Америки упадут эти русские чудовища.

Сделав короткий перерыв и еще раз оглядев присутствующих, президент закончил:

— Итак, что нам делать?

— Десант в Порт-Артуре и Владивостоке возможен, но не раньше, чем через пару месяцев, — вступил в разговор генерал Бредли. — Планы требуют уточнения, войска — сосредоточения и погрузки, флот — перемещения…

— То есть, нам совершенно нечем ответить Советам прямо сейчас, сегодня или завтра? — прямо спросил Эйзенхауэр.

— Вы военный человек, господин президент, — уклонился от ответа Бредли. — Сами всё понимаете, разве что, попробовать пару-другую массированных налетов на тот же Владивосток силами Б-29… но…

— Но опять нужно время на сосредоточение, рассредоточение, перемещения? — язвительно спросил Ачесон.

— Нет, организовать бомбардировку обычными бомбами мы сможем в течение суток, и силами до трехсот машин первого эшелона, — ответил Бредли. — ВВС у нас, в связи с корейскими событиями, в полной готовности. Вот только я не уверен, что из трехсот машин вернется на базы хотя бы половина…

— Вы испугались потерь, генерал? — спросил Даллес, явно поддерживая государственного секретаря.

Бредли вздохнул, сдерживая себя, все время проблемы с этими штатскими, лезут не в свои вопросы, пытаются командовать армиями, не попробовав перед этим покомандовать хотя бы ротой… Хорошо хоть президент не из таких, слушает внимательно и — старается не возражать, когда говорят свои, военные.

— При налетах на Германию четыре года назад, — сказал Бредли, — при потерях четверти самолетов в некоторых авиагруппах были массовые отказы на дальнейшие вылеты. Ни трибунал, ни разжалование не помогали. Своя жизнь оказалась дороже погон. Что будет, если мы столкнемся с русской ПВО, говорить как-то не хочется…

— Вы полагаете, что ПВО у русских в Манчжурии сильнее германского на их собственных землях? — поинтересовался Ачесон.

— Русское ПВО к концу войны было сильнейшим в мире, — вздохнул генерал, опять надо доказывать этим политиканам очевидное.

— Я вас перебью, — прервал президент возникшие было дебаты. — Тема нанесения авиаударов по Порт-Артуру и Владивостоку интересная, но что эти удары дадут нам?

— Ответ Советам, как вы и просили, господин президент, — пожал плечами Бредли.

Эйзенхауэр оглядел лица собравшихся. Все, кажется, даже немного повеселели. Еще бы, теперь им предстояло вращаться в привычной атмосфере выработки планов, переваливания друг на друга ответственности, колких замечаний и привычного недоверия к словам собеседника. Всё скатывалось к зауряднейшему совещанию при главе государства.

— Господа! — Эйзенхауэр встал. — Спасибо за высказанные мнения. Совещание окончено. Прошу остаться мистера Ачесона. Остальных же прошу продолжить исполнение своих обязанностей. А вас, генерал Макартур, настоятельно прошу отдохнуть хотя бы восемь часов.

В самом деле, к концу совещания Макартур буквально клевал носом, изо всех сил стараясь не заснуть. Видимо, таковой была реакция его организма на пережитое: внезапный атомный ответ русских, паника и неразбериха в штабе, попытки организовать помощь пострадавшим, а следом за этим — перелет в Вашингтон и нервное совещание у президента.

Военные и штатские зашуршали, задвигались, поднимаясь со своих мест, неторопливо, переговариваясь между собой, принялись выходить из кабинета. Президент смотрел им в след и чувствовал, как с каждым выходящим на его плечи всё тяжелее и тяжелее давит груз ответственности. Теперь, когда они остались вдвоем с госсекретарем, приходилось принимать решение. И, к сожалению, не самое лучшее в его жизни.

— Как вы думаете, Дин, — спросил президент пересевшего поближе к его столу госсекретаря. — Как вы думаете, у русских в самом деле имеется еще с десяток-другой этих дьявольских «Штучек» или же это просто блеф дядюшки Джо? Большой блеф в расчет именно на наш испуг?

— Не думаю, что вы испугались, сэр, — усмехнулся Ачесон. — А что касается русского диктатора… тут в любом случае нет никакой уверенности. Особенно после Бургдорфа.

— Сейчас основная тяжесть ляжет на ваши плечи, Дин, — сказал президент. — Мы не сможем никаким образом наказать Советы. А объявлять полномасштабную войну в условиях неопределенности по вооружениям противника может только глупец. Придется срочно уходить из Кореи, а, возможно, и из Японии. Вам же следует поднимать дипломатическую шумиху везде, где только можно. И организовывать газетную кампанию, главное — в европейской прессе. Кровожадные большевики, сожжение мирных людей в адском пламени, ну, вы и сами понимаете, вплоть до обвинения в провокационной бомбежке Сеула…

— С Сеулом не получится, господин президент, — вздохнул Ачесон.

— Что-то не так? — встревожился Эйзенхауэр. — Я что-то упустил из последних новостей?

— Да, к сожалению… Из-за этих треволнений, безалаберности… — Ачесон спрятал глаза. — Вообщем, еще утром 29 числа русские через свое агентство РосТА заявили о нашем атомном ударе. Мы не успели ничего ответить, но теперь обвинение русских в провокации будет выглядеть неправдоподобно.

— Это что же получается, — моментально прикинув в уме сроки прохождения информации, время на принятие решений в далеком Кремле, сказал Эйзенхауэр. — Получается, что они ждали и были готовы к нашему удару? Вы поняли о чем только что сказали, Дин?

— Утечка информации, сэр, — пожал плечами госсекретарь. — Причем, на самом высоком уровне. Ведь русские ответные удары были рассчитаны и подготовлены заранее.