Синий олень. Трилогия (СИ)

Первая зима была нелегкой, но с голоду никто не умер, а на следующий год мы уже ни в чем не нуждались. Конечно, кроме еды нам нужна была одежда и многое другое, но все это можно было достать в Бежте, Рутуле или Тлярата – в обмен на сыр, который делали наши женщины.

Через двадцать лет, когда, благодаря Сергею, нам разрешили продавать сыр на рынке и сдавать молоко, нас назвали совхозом. Сюда провели электричество, Рустэм договорился со строителями, и те построили для нас новые дома, провели водопровод и проложили улицы не хуже, чем в городе. Экскаваторы засыпали скалы землей, и там, где раньше росли лишь мох и лишайник, теперь цветут сады. Вот, как мы стали жить благодаря твоему дедушке Рустэму!

И что же? Семь месяцев назад, когда нам вдруг запретили продавать свои продукты на рынке, злые люди вдруг начали говорить, что это дело рук Рустэма – он продает государству излишки наших продуктов и платит нам копейки, а остальное кладет себе в карман. И что будто бы на эти деньги он построил дом для своей дочери.

– Это ужасно, мама! – в ужасе воскликнула Халида. – Но ведь дом был построен три года назад, когда никому еще не запрещали возить на рынок сыр и творог.

– Правильно, – кивнула ее мать и, повернувшись к Наталье, объяснила: – Когда начали застраивать новую улицу, Рустэм предложил отдать все новые дома нашим студентам – будущим инженерам, механизаторам и агрономам, которые в то время учились в институтах. При условии, конечно, что они не останутся в городе, а вернутся в совхоз. Это всем так понравилось, что многие семьи, отправившие своих детей учиться, захотели сами принять участие в строительстве. Рустэм тогда тоже решил построить дом для Халиды, и никто не возражал, но сейчас у людей словно разум помутился – они забыли как, когда и что было, им бы лишь найти виновного в своих бедах.

– Дядя Петя сказал, что у нас в стране нельзя жить в двух местах, – неожиданно заметила с интересом слушавшая этот разговор Таня, – а ведь у тети Халиды есть квартира в Москве, разве она имеет право иметь дом еще и здесь?

Фируза, сердито взглянув на нее, отрезала:

– Рустэм Гаджиев столько сделал для своего народа, что его любимая дочь, свет очей его, на все имеет право! После того, как дома были построены, молодежь, получив дипломы, начала возвращаться домой, и теперь у нас нет недостатка в специалистах. Еще недавно люди хвалили мудрость Рустэма, потому что все вышло так, как он сказал, а теперь есть такие, что смеют говорить, будто он использовал деньги, которые принадлежат совхозу!

– А какие же деньги он использовал? – спокойно спросила Таня.

Ей действительно хотелось это знать, но лицо и тон ее были столь безмятежны, что в словах этих Фирузе неожиданно почудились насмешка и намек. Забыв, что говорит с ребенком, она гневно наставила на девочку указательный палец и закричала ей:

– Рустэм Гаджиев никогда в жизни не прикасался к чужим деньгам, ясно тебе?! Когда сюда провели электричество, построили новый большой мост и хорошие дороги, к нам стало приезжать много важных людей. Некоторые из них очень хотели поохотиться в нашем лесу, но Рустэм достал бумагу, что лес наш – заповедная зона. И никому не разрешалось приходить сюда с ружьем, хотя Рустэму всякое предлагали – и взятку пробовали дать, и чего только не сулили! Он не пустил сюда даже сына члена Политбюро! Сам секретарь ЦК товарищ Джавадов из Махачкалы приехал, собрал всех членов правления и попробовал кричать на моего мужа:

«Знаешь ли ты, против кого идешь? Мы тебя в партии восстановили, утвердили председателем совхоза после того, как ты десять лет неизвестно где скрывался! Наверное, стоит пересмотреть это решение».

Рустэм на это, лишь усмехнулся, ответил:

«У нас в совхозе люди мирные, выстрелов не любят. Лес тут густой, пропасть глубокая – проглотит охотников, и никакая охрана им не поможет. Так что пока я председатель, никого сюда не пущу, потому что не хочу нести ответственность за их жизни. А снимете меня, так вся ответственность ляжет на ваши плечи, товарищ Джавадов, рискнете?»

Тот побледнел, упрашивать стал:

«Будь человеком Гаджиев, войди в мое положение, ну, чего тебе – они постреляют немного и уедут, не убудет с твоих саблезубых тигров. Мне из ЦК звонили, просили посодействовать».

И когда Джавадов сказал про ЦК все из правления, кто там был, подумали, что, действительно, лучше согласиться, но Рустэм лишь руками развел:

«Извините, товарищ Джавадов, ничем не могу помочь».

Тогда Джавадов попросил всех выйти и, оставшись наедине с Рустэмом, прямо сказал:

«Слушай, Гаджиев, сколько у тебя сыновей, пятнадцать? Так вот, каждому из них я гарантирую квартиру в Махачкале. Каждому, понимаешь?»

Но мой муж даже отвечать не стал на это предложение, а согласился бы – давно мог бы себе десять домов построить. Джавадов же уехал ни с чем, и спустя неделю мы узнали, что у него случился инфаркт, а охотники у нас здесь так и не появились. Вот, какой человек Рустэм Гаджиев, и никто не имеет права обвинять его в нечестности!

Фируза немного успокоилась за то время, что говорила это, но взгляд ее, устремленный на оторопевшую от этой вспышки Таню, все еще горел негодованием – словно девочка и вправду была виновна во всех ходивших по селу сплетнях и слухах.

– Мама, успокойся, пожалуйста, не надо так кричать, – с укоризной в голосе сказала Халида, мягко дотрагиваясь до руки матери. – Таня ничего плохого тебе не сказала, и она тут абсолютно не причем. Танюша, ты не обижайся, мама просто сорвалась, потому что очень нервничает в последнее время.

– Да ладно, мне‑то чего, – снисходительно пожала плечами Таня, раздумав обижаться.

Фируза отвернулась, что‑то пробурчав – ей стало неловко, и вид у нее был такой смущенный, что Наталья, решив разрядить обстановку, миролюбиво заметила:

– Конечно, тут и говорить не о чем – ваш муж исключительный человек, таких мало. Но я думаю, что и вас всех, кто пошел за ним, тоже можно считать героями. Ведь бросить все, рискуя жизнью идти в неизвестность – на это тоже не каждый способен. Конечно, молодежь в то время была другая, не то, что теперь, – она царапнула дочь ехидным взглядом и насмешливо продолжала, словно говоря в пустоту: – Сейчас им бы только развлекаться, какой там нынче героизм! Телевизор, дискотеки, объесться мороженым, лицо размалевать так, что смотреть страшно – вот и все, что им надо.

– Подумаешь! – вызывающе ответила Таня, тоже ни к кому не обращаясь. – Кому что нравится, почему это все обязательно должны быть героями? Я, например, люблю дискотеки, мороженое и красить глаза, и я не стала бы убегать туда, где даже телевизора нет. Глупо!

Фируза вновь вспыхнула, но на этот раз сдержалась.

– Не‑е‑т, – певучим и нарочито сладким тоном протянула она, – это уж не от времени зависит, а от того, какая душа живет в человеке. И в наше время я знала таких, кому сладкая жизнь была всего дороже. Помню Зейнаб, хваршинку из Иихоквари. В Ведено, куда нас вывезли из родных аулов, нас окружали военные и НКВД. Поэтому все наши девушки, когда выходили куда‑нибудь из дому, набрасывали покрывало и старались не поднимать глаз – ведь у людей из НКВД не было ни чести, ни совести, если девушка им приглянулась, они могли похитить ее и обесчестить. Зейнаб же, хоть у нее и был жених на войне, не боялась бесчестья – выйдет на улицу с непокрытой головой, бусы нацепит да еще губы накрасит. Идет, посматривает на мужчин, да еще бедрами покачивает. Они с ней заговаривают, она отвечает, улыбается. Мать и другие женщины пытались ее усовестить, но Зейнаб только смеялась и дерзила в ответ. Потом к ним в дом стали захаживать люди из НКВД. Они приносили водку, шоколад и колбасу, а однажды принесли патефон, и весь вечер из дома Зейнаб доносилась веселая музыка. Проходившим мимо было видно в окно, как она танцует с мужчинами и бесстыдно к ним прижимается. На следующий день мать ее жениха получила похоронку, и весть об этом быстро разнеслась по всему поселку, но вечером Зейнаб опять пила водку и танцевала с мужчинами. А утром в их доме была тишина, и два дня никто оттуда не выходил и не входил. И когда люди, наконец, решились зайти и узнать, что случилось, то увидели страшную картину: все в доме было перевернуто верх дном, мать Зейнаб, мертвая, висела на крючке, сама же она исчезла.