Начнём с воробышков?

Андрей Алексеевич Кокоулин

Начнём с воробышков?

В Разгуляеве есть промежуток, зазор во времени между пятью дня и шестью вечера, когда несколько минут городок, кажется, плывёт куда-то в зыбкой сиреневой мгле, тревожной, иллюзорной, волнующей — к смерти, в другой мир, Бог знает.

Перфилов надеялся, что однажды так и случится, и его жизнь волшебным образом переменится, но минуты проходили, мгла таяла, и сиреневые тени от домов и деревьев становились привычными тёмно-серыми.

Возможно, такое желание вызывал в нём кризис среднего возраста. Перфилову было тридцать девять — возраст задумчивый, с тягой к переоценке собственных достижений. Из достижений же были лишь развод после двенадцати лет семейной жизни, однокомнатная квартирка, полученная по разделу имущества, и те же двенадцать лет преподавания истории в городской школе номер три.

Как-то Перфилов замерил свой жизненный путь. Получилось восемьсот четыре метра до школы и столько же обратно.

С женой, конечно, выходило побольше, поскольку с женой ему случалось выбираться куда как дальше. Скажем, к её матери. Другой конец города, как ни посмотри.

Жил Перфилов в старом, пятиэтажном доме, шесть лет назад перенёсшем капитальный ремонт. Во дворе росли липки. За оградками ещё дальше — сирень и рябина. Если говорить честно, это было вполне подходящее место для старости и тихой смерти в собственной постели. Заснуть и не проснуться. И видеть сны.

С некоторых пор Перфилову не хотелось жить.

Вместо лиц школьников он видел глазастого Аргуса и изо дня в день не понятно кому (может, ему, фигуре мифической?) рассказывал про древние царства, персов и греков, феодальную раздробленность Руси, про Муравьёвых и Трубецких, про Новгород и Чернигов, дьяка Гришку Отрепьева и внуков Чингисхана. Дын-дын-дын — слова отскакивали от зубов.

Зачем? Для чего?

Он видел — школьники его предмет не любят, на уроках они перебрасывались записками, исподтишка включали планшеты и телефоны и мямлили у доски. Ну, этот, как его… Каннибал, он пошёл на Рим, войну ещё прозвали панической…

Он всё прощал. Бог с ними. Они только в начале бессмысленного пути.

По дороге домой Перфилов обычно заходил в магазинчик, названный владельцами мини-маркетом, и покупал на ужин или лапшу быстрого приготовления, или какой-нибудь уже готовый салат в пластиковой таре. Ему хватало. Иногда, если желание сходилось с наличием свободных денег он брал любимые с детства эклеры, думая, что ради них, собственно, ещё и живёт.

Эклеров в этот раз не было, и Перфилов, чувствуя себя обманутым, долго и уныло бродил вдоль длинной полки с тортами и пирожными.

Вот и всё, зудела мысль, вот и всё.

В результате, покрутившись, он, конечно, взял какие-то кольца с кремом внутри, но ощущение оглушительной, болезненной неудачи издёргало его до колик.

Подумаешь, кольца. Кольца! Кольца — не эклеры.

Сиреневая мгла неожиданно накатила на Перфилова на тротуаре и заставила замереть. Потекли секунды. Странно взглянув, его обошла девушка в синем пальто. Цок-цок-цок — выкаблучивали каблучки.

Перфилов сглотнул. И всё?

Он медленно двинулся следом за девушкой, и тайный сиреневый цвет тут же привычно переменился, облетел, будто позолота со старых рам. Девушка юркнула в подъезд. Перфилов едва заметно пожал плечами.

Дома его ждала давным-давно начатая повесть о походе Ивана Грозного на Новгород. Бывшая жена сподвигла на неё Перфилова где-то за год до развода. Мол, должен же как-то её Перфиляша самореализоваться. Иван Грозный — это шик. Благодарная тема. И совсем не заезженная. А там такая жесть! Ах.

Опричники, борзые, собачьи хвосты!

Понукаемый Перфилов написал первую главу — о доносчике Петре Волынце — и сдох. Но периодически на специально купленной в комиссионном магазине древней пишущей машинке набивал одним пальцем одну или две строчки.

Процесс грозил растянуться до самой смерти.

Перфилов, в сущности, был не против, лениво намечая через год добраться до третьей главы, а летом, во время каникул, поехать в Новгородский архив или куда там ещё за копией летописи "О приходе царя и великого князя Иоанна Васильевича…"

Дом обозначился истёртым торцом.

Перфилов свернул с тротуара на асфальтовую дорожку во двор, кивнул старенькой соседке Леониде Матвеевне, бредущей по каким-то своим делам, и удобней перехватил покупку. Из низкого бокового окна, распахнутого по случаю весеннего тепла, пахнуло мясным супом.

В глубине квартиры бренчала гитара.

Задумавшись о домашней еде, приготовленной женскими руками, Перфилов не сразу обратил внимание на хруст под подошвами.

— Чёрт!

Асфальт был усеян жуками и гусеницами. Коричневыми, зелёными, жёлтыми, чёрными.

Высоко вздёргивая колени и додавив ещё кого-то, Перфилов отскочил в сторону и только тогда заметил сидящего у стены на корточках мальчика лет шести. В клетчатой рубашке с коротким рукавом и в синих шортах, он сосредоточенно смотрел на то, что осталось, от неосторожных Перфиловских шагов. Губы его едва заметно шевелились.

Мальчика звали Вовкой и являлся он сыном соседки, которая сейчас то ли музицировала сама, то ли внимала аккордам, извлекаемым чужой рукой в её честь.

Перфилов редко с ней пересекался, но знал, что жизнь у неё не складывается, что она выпивает и что в квартиру к ней ходят разные особи мужского пола, то буйные, то вороватые, но никто надолго не задерживается.

Вовка этим особям обычно мешал и его или запирали на кухне, или отправляли гулять. Вовка был большеротый и донельзя серьёзный.

Перфилов присел.

— Это ты насекомых собрал? — спросил он Вовку.

Мальчик, шмыгнув носом, нехотя кивнул.

— А зачем?

Вовка пошевелил пальцами.

— Чтобы они умерли.

— Могу тебе сказать, это не самое лучшее желание.

Мальчик посмотрел на него светлыми глазами.

— Будто вы что-то понимаете, — буркнул он.

Перфилов поёжился и бросил взгляд на угол стены, проглядывающий в окне и сходящийся с потолком у вентиляционной отдушины.

— А тебя, значит, выгнали?

— Я сам вылез, — Вовка поколупал ногтем дырочку в сандалетке. — Мама пьяная, а подоконник низко.

Запах мясного супа наплыл, и мальчик болезненно скривился.

— Есть хочешь?

— Не буду я её суп!

Мимо прошла женщина, приговаривая: "Что за дети пошли, сущее наказание!". В каждой руке она несла по пакету. И Перфилов, и Вовка синхронно повернули головы, выцеливая её полную спину уничтожающими взглядами.

Женщина вдруг ойкнула и заскакала на одной ноге.

Перфилов, будто нашкодивший пацанёнок, а не взрослый человек, приближающийся к своему сорокалетию, покраснев, всем телом развернулся в другую сторону. Вроде бы и не виноват, а стыдно, желал же что-то такое.

Вовка отвёл взгляд чуть позже.

— Знаешь, — сказал Перфилов, — а у меня есть кольца. Пирожные.

— И что?

— Ну…

Что я делаю? — спросил себя Перфилов. Подумаешь, выгнали мальчишку. Не замёрзнет. А замёрзнет, залезет обратно. Встанет на выступ цоколя и залезет.

Ещё подумают…

— Я могу угостить тебя чаем, — сказал он. — С кольцами.

— А вы с четвёртого этажа, да?

— С него самого.

— А как вас зовут?

— Руслан Игоревич, — Перфилов поднялся и протянул руку. — Ну что, идёшь?

Мальчик посмотрел снизу вверх.

На миг Перфилов почувствовал, что его лицо будто обкололи ледяными иголочками.

— Мам! — крикнул Вовка, привстав на цыпочки и схватившись пальцами за подоконник. — Мам, ты слышишь?

Перфилов похолодел и внутри.

— Ма-ам!

Гитара перестала бренчать.

— Что тебе? — донёсся приглушённый кухонной дверью женский голос. — Сиди там! Суп ешь.

Мальчик подпрыгнул.

— Я к Руслану Игоревичу на четвёртый!

— Да иди куда хочешь!

За дверью гоготнули.

— Ах, ты моя рыбонька, — кажется, сказали там.