Проект Каин. Адам (СИ)

Аня со злостью стукнула кофейной банкой об стол. Не стоит юлить подружка, ты прекрасно знаешь, почему злишься. Правда ведь? Ты всегда делала все по-своему, не слушая никого, ты всегда была уверена, что знаешь все лучше других. Ну, так как ты себя чувствуешь теперь, а?

— Заткнись, — прошипела Анна. На глаза навернулись слезы, и она сама не знала, были ли это слезы обиды или злости.

Конечно, я заткнусь, нет проблем. Кстати, можем считать, что урок пошел тебе на пользу? Хотя я сомневаюсь в этом. Достаточно вспомнить одного молодого человека из не столь далекого прошлого. Ситуация была не аналогичная, но очень и очень похожая, не находишь? Только виноват тогда был не только…

— Хватит!

Голос в голове замолчал. Анна обхватила плечи руками, словно в комнате похолодало. Ее в самом деле бил легкий озноб, но не от температуры, а от злости и беспомощности. Этот новый голос был абсолютно прав, отчего она начинала злиться еще больше.

Интересно, у всех есть такие голоса? Скорее всего, да, решила девушка, возвращаясь из кухни в комнату. Сняла блузку и, не глядя, бросила ее рядом со своей безумно дорогой, но абсолютно не нравившейся ей сумочкой. В каждом человеке сидит с полдесятка других, наверное для того, чтобы он не чувствовал себя одиноким. «К тому же, — подумала она, — иногда только сам себе и можешь сказать самую нелицеприятную правду». А чтобы не заниматься самоедством, наше сознание говорит с нами голосами тех, кого мы знаем… хотя и не обязательно любим. Взять, к примеру, голос, только что объяснявший ей вещи, которые она прекрасно понимаоа сама (хотя и не хотела признаваться в этом). Что ж, у нее всегда был близкий человек, который с садистским удовольствием готов был указать на все недостатки и ошибки. Пусть голос был бесплотен, она все равно без труда узнала его.

— Спасибо, мам, ты всегда готова меня поддержать, — пробормотала Аня и снова поежилась, словно от сквозняка.

Анна пошла в ванную комнату, надеясь смыть водой усталость и ощущение того, что ее оплевали. Оплевали? Нет, не совсем верно, скорее дали под дых и вываляли в отбросах. Даже не в отбросах, с жутковатой усмешкой поправила она себя, а в сперме этого лживого ублюдка. Он всегда любил кончать ей на лицо или грудь, и сейчас у нее было такое чувство, будто результат всех его оргазмов на протяжении последних двух лет подсыхает и стягивает ее кожу. Она передернулась от отвращения, почувствовав, что пустой желудок снова сжался в комок и рванулся к горлу. Девушка подскочила к раковине и склонилась над ней, ожидая, что сейчас ее вывернет наизнанку. Желудок болезненно дернулся, она склонилась еще ниже, но ничего не произошло. Тошнота медленно отступила.

Аня подняла глаза и взглянула на себя в зеркало. Бледная, с синюшными кругами под глазами сейчас она явно не походила на Королеву-Выпускного-Бала-2008 Горецкской средней образовательной школы №42. Скорее уж на больную гриппом тридцатилетнюю бабу. Она слабо улыбнулась своему отражению, включила воду и смыла с лица тонкую пленку липкого пота. Интересно, почему, когда мутит, пот, выступающий на лице, не похож ни на один другой? Какой-то клейкий, как свежая паутина и похожий на… Аня мотнула головой и сунула голову под кран, стараясь не думать об этом и боясь, что ее снова затошнит. Желудок дернулся, словно напоминая, мол, вот он я, тут, а потом вернулся на место. Девушка сделала несколько глотков воды и снова посмотрела на себя. Да, сейчас лучше. Конечно, лицо было все еще иссиня-белым, но хоть взгляд был не такой измученный и затравленный. Красавица, блин.

Она вздохнула, подошла к ванной, заткнула дно пробкой и открыла краны. Со звонким плеском ударяясь о бортик, вода стала заполнять ванну, над которой тотчас заклубился легкий пар. Ей всегда нравился этот успокаивающий звук падающей воды: он напоминал ей о квартире, где она прожила вместе с родителями с самого рождения… почти двадцать лет. Там у них и ванная комната была не в пример больше и сама ванна была старая, с потрескавшейся эмалью. Аня любила забираться в нее сразу же и наблюдать за тем, как льется из крана вода, ощущая приятное обволакивающее тепло наполняющейся ванны. Она могла так сидеть и полчаса и час, сжимая в руке позабытого пупса, сосредоточенно наблюдая за струей, отвлекаясь только на то, чтобы по мере надобности выдергивать пробку из сливного отверстия на дне. Иногда она так и сидела, пока отец — после двенадцати или тринадцати лет мать — не начинали стучать в дверь и, заходя, спрашивать, не утонула ли она. Мама всегда говорила это с легким неудовольствием, тогда как отец, казалось, подшучивал над ней. При этом он подмигивал и заговорщически улыбался…

Анна вздрогнула и мотнула головой, отгоняя непрошеные воспоминания. Прошло больше трех лет, как она не видела ни отца, ни мать. Да, три с половиной года. Она уехала из города почти сразу после окончания школы, даже и не пытаясь поступить в местный университет, как того хотела мать, истово верующая в силу высшего образования. Хотя, надо признаться в этом хотя бы самой себе, она может и попыталась бы, если бы мамочка не повела себя как отъявленная стерва, узнав, что ее лапочка-дочка беременна от мужика старше на пятнадцать лет.

Здравствуй, мама, точнее, не пройдет и года, бабушка. Что? Нет, это не шутка, я и вправду беременна. А отец ребенка, узнав об этом, тотчас смылся в неизвестном направлении, предоставив все расхлебывать семнадцатилетней девочке, которую и лишил невинности на заднем сиденье своего старого «Вольво». Нет, бабушка, говорю же, это не шутка, все так и было. А ваша дочка просто доверчивая дура, которая влюбилась в сладкоголосого ублюдка, вдохновенно вравшего о том, что уйдет от жены и они с этой малолетней дурочкой — то бишь мной — будут жить долго и счастливо и умрут в один день.

«По-моему скромному мнению, стервой была вовсе не она, а ты, —произнес новый голос в ее сознании. Голос с интонациями матери.  — Но, конечно же, ты этого не признаешь, твоя гордость этого не позволит. Или мне будет позволено сказать прямо — гордыня?»

Аня поморщилась и потрогала воду в ванне. Чуть-чуть добавила горячей воды, потом холодной, почти не чувствуя температуры, вся сосредоточившись на воспоминаниях, встающих перед ее внутренним взором.

Конечно, все было не так. Началось с того, что она зашла вечером в общую комнату и замерла в нерешительности на пороге, переводя взгляд с отца на мать.

Папа сидел, закинув ногу на ногу в кресле перед телевизором, и листал газету. Аня с любовью посмотрела на то, как он небрежно болтает в воздухе старым тапком, висящем на пальцах ноги. Его недавно появившаяся лысина поблескивала в свете ламп.

Мать устроилась на диване и что-то обсуждала по телефону с одной из своих многочисленных подруг. Трубка прижата к плечу, при этом она успевала что-то вязать на спицах, которые двигались с завораживающей быстротой. Аня замерла на пороге, не зная, что сказать. Точнее, не зная какэто сделать. Наверное, она бы так и простояла в растерянности и нерешительности, а потом бы ушла в свою комнату, не произнеся ни слова, но отец словно почувствовал ее присутствие ( а почему бы собственно и нет, думала она после), поднял глаза, посмотрел на дочь и спросил:

— Что случилось, Аня?

Тогда она просто ответила:

— Я беременна, пап.

Он медленно и аккуратно отложил газету и пристально посмотрел на нее. Долгим, изучающим взглядом, словно стараясь понять, не шутит ли она. Она помнила, как чувствовала себя очень неуютно под этим странным, не мигающим холодным взглядом. Ей хотелось разреветься и броситься отцу на шею, чтобы он утешил ее, но, собрав волю в кулак, она осталась на месте.

— Валентина, положи трубку, — сказал отец спокойным голосом. При этом он продолжал смотреть на дочь.

— Валентина!

— Чего? — мать оторвалась от вязания и непонимающе посмотрела на отца, потом перевела взгляд на Аню. — Что случилось?

Отец едва заметно кивнул, и Аня повторила, хотя теперь ей это далось гораздо тяжелей, чем в первый раз.