Россия за облаком

тная гладкость, на ей хоть танцуй!

— Понятно, — презрительно оттопырив губу, сказал Никола. — Так бы и говорил, что нет у тебя древних икон. А сам-то в прошлый раз расхвастался, что товару про всякого запасено.

— Есть и древлие иконы, — неожиданно серьёзно сказал старичок, — но им цена другая будет. Староверы новых икон не признают, только древлие покупают, для них, грешных, и держу.

— Вот и мне такие надо.

— А у тебя деньги есть, мил человек? Такая досточка, ежели без оклада, и то не меньше десяти рублёв стоит. А оклады бывают золотые, да с каменьями, иной и по тысяче рублёв.

Никола усмехнулся, слушая песни христопродавца. Знал бы старикан, сколько настоящая икона безо всякого оклада денег стоит, его бы на месте кондратий хватил. Так что пусть хвастает окладами, настоящая цена не в них.

— Без денег на базар не ходят! — Никола вытащил бумажник, расстегнул молнию и продемонстрировал пятидесятирублевку.

— Больно уж ветха, — усомнился торговец. — Не фальшива ли?

— Фальшивые деньги как раз новенькие, а эта в ста руках побывала, — отрезал Никола, не давши старикану ухватить ассигнацию.

— Ох, грехи наши тяжкие! — вздохнул продавец и прошёл в следующую комнатушку, которую Никола по неопытности посчитал было подсобкой. Но и там стены были обвешаны старыми образами, ладанками, лампадками, воздухами, пустыми медными окладами и прочим божественным скарбом, который не в церкви лежит, а хранится у добрых христиан дома и в лавку старьевщика попадает лишь по великой нужде.

Старичок переставил плетёнку с деревянными, ярко раскрашенными пасхальными яйцами, открыл сундук, на котором эта плетёнка стояла, извлёк завёрнутую в холст икону. Да, это была действительно икона, а не те подержанные дощечки, которыми впору горшки покрывать! Всё в ней было серьёзно, основательно и как следует.

— Настоящее письмо, — уважительно сказал старичок. — Нынче ведь богомазы что делают? Один малюет лики, другой руки, третий ризы… вся работа у них на потоке, оттого и души в новых иконах нет, все святые на одно лицо. А это — старая работа, видишь, как от времени потемнела, едва знать, что на ней написано, но господь и сквозь тьму смотрит.

— Сколько? — задал Николка главный вопрос.

— За пятьдесят рублёв ассигнациями отдам.

— Дед, ассигнации двадцать лет как отменены. Ныне серебро и бумажки в одной цене.

— Хочешь, плати серебром. Пятьдесят целковых.

Это уже был нормальный разговор. Тут Никола чувствовал себя в своей стихии.

— За восемь рублей возьму, — сказал он.

— Побойся бога! Ей настоящая цена семьдесят пять рублёв. Это уж я к тебе снизошёл, когда о пятидесяти целковых сказал.

Николка жизнерадостно захохотал.

— Ну, дед, ну насмешил, юморист! Семьдесят пять рублей за старую доску, во, умора! Я понимаю, семь пятьдесят, а ты загнул цену, это по-нашему!

Умение очень естественно хохотать, когда не смешно, всегда отличало Николку. Бывало, в спорах с одноклассниками он сбивал оппонента, просто начиная смеяться над доводом, против которого