Сны чужие (СИ)

‑ Исполнительный нэкт, ‑ пробормотал Зар‑Шами, глядя на опустевший до дна кувшин и пытаясь вспомнить давно уже ставшее привычным лицо слуги, перешедшего в его распоряжение вместе с крепостью и всем, что в ней было. Лицо никак не хотело вспоминаться. Все местные были для Зар‑Шами на одно лицо. На одно ненавистное лицо…

‑ Барск, ‑ Зар‑Шами скрежетнул зубами, ‑ еще один грязный барск из этой грязной Долины!

Он размахнулся и что есть силы запустил кувшином в противоположную стену комнаты. Обожженная глина жалобно хрустнула, осыпаясь мелкими осколками на деревянные плиты пола.

Любая, даже самая холодная и чистая вода не смогла бы сейчас удовлетворить жажду Зар‑Шами. Ибо он жаждал крови… Или забвения. Не знать, не помнить о пережитом страхе и унижении хотя бы до утра…

"Только одну… Нет, даже не одну ‑ только половину. Больше мне не нужно."

Зар‑Шами помедлил, раздумывая, потом воровато огляделся по сторонам, будто боялся, что кто‑то сможет его увидеть в собственной, запертой изнутри комнате, и быстро направился к камину. Там, под плотно подогнанным куском каменной кладки, у джартада Кадр‑хад был устроен маленький тайник, в котором он хранил источник огромного наслаждения и первопричину появления слабой дрожи в некогда крепких руках. Дрожи, которую сам Зар‑Шами с сожалением списывал на возраст и полноту, а торговец‑кальир, поставляющий сэй‑гору литтилк, безошибочно определял как следствие частого употребления своего снадобья.

В коридоре, за дверью личных покоев джартада, послышались шаги. Потом кто‑то робко постучал и приглушенный толстыми досками голос позвал встревожено:

‑ Мелез! Мелез!

Зар‑Шами вздрогнул и едва не выронил извлеченный из тайника маленький кожаный сверток.

‑ Почтенный Зар‑Шами! Мелез! ‑ голос из‑за двери настойчиво требовал, чтобы он отозвался. Джартад, наконец, узнал этот голос ‑ его звал один из охранников, дежуривших внизу, у лестницы.

‑ Что еще? ‑ спросил он, пряча за начальственным раздражением облегчение.

‑ Шум, мелез! Из твоей комнаты донесся странный шум!

‑ Кувшин разбился. Я захотел пить…

Зар‑Шами вдруг понял, что оправдывается. Оправдывается ! Перед простым охранником! Да он что, совсем потерял голову из‑за своих страхов?!

‑ Пошел прочь, задница урда! ‑ заорал он с уже настоящими, неподдельными раздражением и злостью. ‑ Прочь, или следующий кувшин разобьется о твою бесполезную деревянную голову! И не смей меня больше будить по пустякам, поганец! Слышишь?!

Охранника за дверью уже не было. Только простучали по коридору торопливые шаги и смолкли где‑то в глубине спящего дома. И это правильно ‑ Зар‑Шами не строил иллюзий относительно уважения, внушаемого им своим подчиненным, зато был твердо уверен, что те его всерьез опасаются. А по его мнению, у такого сброда как его гарнизонная полутысяча страх ‑ лучшая гарантия беспрекословного повиновения.

‑ Дурачье, ‑ пробормотал джартад, дрожащими руками разворачивая заветный сверток. ‑ Я уж подумал сперва… Да нет, нечего здесь делать Избранному. Он уж, небось, спит давно. Сам, небось, радешенек, что Серый уехал. Пусть спит. Лишь бы до утра не пожаловал, а уж утром я буду свежее родниковой воды…

Последние слова Зар‑Шами произнес мысленно, поглощенный своим занятием. Он справился, наконец, со свертком и выложил на пухлую ладонь два маленьких брусочка темно‑красного цвета. Это был литтилк ‑ особым образом приготовленная и спрессованная смесь из некоторых видов трав и грибов. То, из‑за чего Зар‑Шами (в том случае, если бы о его тайной страсти узнал кто‑нибудь из высших офицеров) мог лишиться не только всех своих привилегий, но и жизни. Слабость среди сэй‑горов ‑ немыслимая роскошь для истинного воина, а пристрастие к снадобьям вроде литтилка считалось очень большой слабостью. Ибо дрожащие руки не способны нанести хороший удар, заплетающиеся ноги сами уронят твое тело на вражеский клинок, а слезящиеся глаза не разглядят вовремя приближающуюся опасность…

"Дурачье, ‑ думал Зар‑Шами, отпиливая кинжалом половину от одного из брусочков. ‑ Они меня слишком плохо знают. Меня не сломать дающими радость травками. Я всех их переживу, завистников и ублюдков вроде Серого. Я всем им посворачиваю шеи. Они все еще будут валяться у моих ног. Просто нужно немного отдохнуть, собраться с силами, подчинить воле разум и чувства… Да режься же ты, проклятая! Клянусь Огнем Вирутха, это лезвие тупое, как задница урда!"

Сухая, каменно‑твердая плитка наконец‑то поддалась. Спрятав остатки снадобья обратно в тайник, Зар‑Шами тщательно приладил на место камень‑крышку. Потом сунул резко пахнущий брусок в рот и нервно зашагал по комнате, ожидая пока литтилк размякнет от слюны и его можно будет жевать. Он ходил и ждал, и морщился от медленно заполнявшей рот вязкой горечи.

"Горький… Любопытно, почему он такой горький? Почему никто не додумается добавлять в него сладкого белого порошка нолк‑ланов?… Хотя нет, правильно не добавляют. Если бы эта штука была еще и вкусной, ее жевали бы без меры все, от стариков до детей. А это удовольствие должно быть только для сильных. Только для тех, кто может справиться с его притягательной властью."

Зар‑Шами знал, что скоро горечь жвачки растворится в мерцающей дымке легкого опьянения, тягучая масса во рту и впрямь станет сладкой, а дождливая ночная хмарь за окном превратится в преждевременно пробудившийся радужный рассвет. И он заснет. И во сне увидит безбрежное зеленое море весенних Пустошей, высокие белые шатры и стройную фигурку, почти совсем черную на фоне голубого полотна небес…

Черная фигура возникла в проеме окна, словно материализованная силой фантазии Зар‑Шами. Джартад в изумлении уставился на нее. Он знал на собственном опыте, что если взять не половину бруска, а целый и жевать его достаточно долго, гоня от себя забытье, то можно увидеть сон открытыми глазами, совсем наяву. Но для этого нужна целая плитка и много времени, гораздо больше, чем он…

Джартад невольно попятился назад, чувствуя как быстро рассеивается уже начавшая сгущаться дымка хмеля и сладость во рту вновь превращается в горечь. А преждевременно заявившееся вместо радужного рассвета видение бесшумно проскользнуло в распахнутое окно и приставило вполне материальное лезвие кинжала к горлу Зар‑Шами.

‑ Ни звука! ‑ прошипело видение женским голосом. ‑ Только попытайся сделать хоть что‑нибудь без моего приказа, и я вырежу тебе второй рот прямо под твоим жирным подбородком!

‑ З‑зачем? ‑ бестолково пролепетал джартад, с ужасом наблюдая, как в окно из ночного мрака лезут еще две черные тени.

‑ А чтобы глотать было удобнее, ‑ со знанием дела пояснило первое видение. ‑ Такое пузо прокормить, должно быть, непросто. Непременно второй рот нужен.

‑ Кто это? ‑ спросил один из ночных гостей. ‑ Здесь же темно, как в могиле. Я думал ‑ мы угадали с окном.

‑ Зажги светильник, Ант, ‑ бросил второй, ‑ рассмотрим нашего хозяина поближе.

‑ А может сразу ему глотку перехватить? ‑ кровожадно предложила девица‑видение, чуть сильнее нажимая на лезвие.

Зар‑Шами вдруг успокоился. В нем заговорила интуиция старого воина, прошедшего тяжелый путь от обычного мечника‑вэрута до старшины гарнизонного джарта маленькой крепости в чужой, далекой от родных земель Долине. Интуиция, изрядно подкрепленная пьянящей сладкой горечью во рту, шепнула:

"Пугают. Раз пугают, значит сразу резать не будут. Значит хотят еще задавать вопросы. И пусть задают, раз так. Пусть спрашивают. Я даже, может быть, отвечу на пару‑тройку. Пусть слушают и думают. Слушающий и думающий становится медлительным, теряет бдительность, расслабляется. Пусть спрашивают. Я потом их тоже спрошу, когда мои фарсахары растянут ублюдков между ворот во дворе."

В паре шагов от него во мраке бесшумно вспыхнул язычок пламени. Вспыхнул и тут же погас, безжалостно задушенный темнотой. Послышалось чье‑то приглушенное ругательство и пламя показалось снова. На этот раз огоньку помогли надежно устроиться на конце промасленного фитиля небольшого светильника и он начал быстро разгораться, с торжествующим треском тесня неохотно оставляющую свои позиции темноту.