Сны чужие (СИ)

Олег никому бы не стал рассказывать, что именно понял сейчас. И не стал бы убеждать самого себя, что понял это правильно. Что для него незримыми фразами меж видимых всеми строк в открытой книге жизни встали мысли и чувства того, кого личное горе сблизило на миг с бывшим заклятым врагом и заставило над его бездыханным телом произнести такие простые и такие невыносимо тяжелые "прощаю" и "прости".

Нет, он не был уверен, что все понял правильно. Но у него никогда не хватило бы духу попробовать прояснить для себя истину, известную лишь самому старейшине…

* * *

Пепелище обнаружилось немного в стороне от деревенской площади. Куча углей и пепла была не слишком высока, но достаточно обширна, чтобы строить догадки о размерах "костра". Больше всего это походило на итог пожара, нежели на останки погребального сожжения. Да и выгоревший почти дотла палисадник, обугленные прутья изгороди, покрытый слоем пепла огород ‑ все указывало на то, что когда‑то здесь стояло приличных размеров строение.

Вот только запах… тошнотворный аромат горелой плоти, все еще витающий над пожарищем…

‑ Убитых было слишком много, ‑ пояснил Антри, перехватив взгляд Олега, ‑ а рук для сбора хвороста мало. Да и времени едва хватало даже на сборы. Крестьяне сложили всех своих в один дом, обложили его соломой поплотнее и подожгли.

‑ Дом Пинара спалили, ‑ вставила с показным равнодушием Вирэль. ‑ Он у него побольше был, да и от других домов подальше. Жалеть тут уж, конечно, нечего ‑ все равно всем уходить ‑ да только привычка крестьянская свое взяла: стояли вокруг с водой наготове ‑ коли пламя за двор выползет, чтоб сразу тушить. Но дом аккуратно сгорел, как поленница в печи. Всех мертвых прибрал подчистую… А Карза мы в лесу проводили, на поляне. Отдельно от деревенских.

‑ А "пятнистых" куда? ‑ спросил Олег, заранее догадываясь каков будет ответ.

‑ Свалили в старый колодец и землей сверху закидали. Все равно место это теперь мертвое. Ни один фэйюр здесь сотню лет селиться не будет.

‑ Сколько их было?

‑ Не считала, ‑ пожала плечами девушка, ‑ двадцать, а то и поболе.

‑ Двадцать семь, ‑ уточнил Антри, ‑ троих я сам положил. Вэр со своими ‑ еще пятерых, в основном тех, что у малых ворот дежурили. Семерых, вроде, сами общинники кончили. Остальные твои получаются. Двенадцать "пятнистых"! Просто чудеса!…

‑ Двенадцать… ‑ Олег нахмурился, еще раз прокручивая в голове все подробности схватки.

‑ Сэй‑гор с отрубленной левой кистью среди мертвых был? ‑ спросил он.

‑ Не помню, ‑ отозвалась Вирэль, ‑ я мертвецами никогда не занималась. Только живыми.

Антри, в ответ на вопросительный взгляд Олега, отрицательно покачал головой.

‑ Я тоже не помню. "Пятнистых" к колодцу деревенские носили. А зачем тебе?

‑ Тринадцатый он, ‑ буркнул Олег, ‑ либо живой.

‑ С отрубленной‑то кистью? ‑ Вирэль скептически покачала головой. ‑ Один? В здешних лесах? Если и ушел после драки, так теперь уж точно покойник. А может и не ушел. Тогда на счет деревенских только шестерых писать надо, слышишь, Ант?

* * *

Повозок было около двадцати. Все до предела нагружены добром, так, что места для пассажиров совсем не оставалось. Только на четырех последних ехали фэйюры ‑ раненые общинники, в основном мужчины из немногих выживших защитников деревни. Многие были без сознания, двое метались в горячке. Дно этих повозок выложили многими слоями шкур, одеял и мягких вещей. Родовичи очень хотели довезти своих раненых живыми, хорошо понимая, что не все из них смогут пережить тяготы предстоящей дороги. Уцелевшие и легкораненые шли рядом с повозками, хмурые, подавленные, кое‑как вооруженные, готовые на все…

"Господи! ‑ потрясенно думал Олег, глядя на них с высоты седла. ‑ Сплошь женщины, не считая ребятишек! Им же теперь только в леса… Как же они там одни? Как же будут дальше, если мужчины не доедут?"

В толпе женщин он разглядел старейшину, правую руку толстяка укрывал толстый лубок повязки, рядом с Пинаром суетился, руководя действиями погонщиков, крепкий здоровяк ‑ сильно хромающий и тяжело опирающийся, как на костыль, на древко неуклюжего тяжелого копья.

Когда они подъехали ближе, Олег почувствовал себя крайне неуютно. Слишком уж много взглядов было устремлено на него, удивленных, недоверчивых и далеко не приветливых.

‑ Смотри! А этому все нипочем! ‑ разобрал он в попритихшем с их появлением гуле голосов. ‑ Да и что такому сделается… Влак лесной… На таких, как на спирах… Спирова кровь, спирово семя…

‑ Прощай, Пинар, ‑ Вэр остановила своего зверя в паре шагов от опасливо посторонившегося старейшины. ‑ Не жду, что плакать будешь от умиления, да и благодарности от тебя, право же, не жду.

‑ Благодарности? ‑ сильно постаревший и осунувшийся толстяк смерил Вирэль угрюмым тяжелым взглядом. ‑ Правильно, что не ждешь. Не будет тебе моей благодарности, Дикая Вэр.

‑ Я и не напрашиваюсь, ‑ огрызнулась Вэр и кивнула на Олега. ‑ Вот этому парню мог бы и сказать "спасибо". Я‑то его голову спасти хотела, не твою. А он добрый ‑ всех жалеет.

Старейшина на несколько долгих мгновений перенес всю тяжесть своего взгляда на Олега и в его глазах вспыхнул глубинный огонь затаенной ненависти. Вспыхнул и тут же потускнел, угас. Пинар опустил голову и буркнул устало:

‑ Пропали бы вы все, вместе со своей жалостью…

Он больше не добавил ничего, повернулся и побрел вслед за выползающими в ворота повозками. Олегу стало по‑настоящему его жаль. Пинар не был плохим фэйюром. Не был он и плохим старейшиной. Под его началом общине жилось вовсе не худо, ибо о своих родовичах он заботился почти как о самом себе. И с соседями он умел уживаться. И с любой властью готов был в мире сосуществовать, хоть с законной, хоть с какой, лишь бы не трогали его маленький, обихоженный и налаженный десятилетиями непрерывного труда мирок… И теперь этот толстяк уходил прочь от пепелища, оставшегося от родного, уютного дома и его мучил единственный вопрос: почему ?…

"Просто иногда так бывает, ‑ подумал Олег, ‑ ты кланяешься Судьбе, избегаешь спорить с ней, стелешься у ее ног ковриком на пороге бытия, но Великой Тши‑Хат, на самом деле, равно безразличны и покорные, и смутьяны. Просто приходит когда‑нибудь твоя очередь и она ставит тебя перед выбором. И тебе приходится его делать, не зная, что выбираешь ты при этом между "плохо" и "совсем плохо". Кто сказал, что существует "меньшее зло"? Спросил бы он это у тех, кто хоть один раз в жизни выбрал то самое "меньшее". Спросил бы у них, терзаемых сомнениями до конца своей жизни, существует ли оно. Интересно, как далеко они бы его послали?…"

* * *

Вирэль не спрашивала его куда они направляются и он тоже не спрашивал ее долго ли она собирается пробыть в их компании. Не спрашивал и о многом другом, о чем хотелось бы спросить: о Наше, например, и о том, почему она, не проявляя видимого интереса относительно цели их движения, сейчас едет вместе с ними по открытой всем опасностям дороге, а не пробирается знакомыми лесными путями к безопасному и уютному лагерю у болота.

Они ехали, нетерпеливо подгоняя Спиров, не понимающих причин подобной спешки и оттого недовольно шипящих на наездников. Олег, пожалуй, и сам не очень понимал этих причин. Просто что‑то гнало его вперед, некая смутная тревога, а может быть предчувствие. И эта самая тревога постепенно передалась остальным, заставляя их плотнее устроиться в седлах и гнать, гнать, гнать…