Россия за облаком

ыне своими глазами поглядел. Но во мне ты, баринок, просчитался, я к тебе в работу не пойду.

— И правильно, — ничуть не смутившись, ответил Горислав Борисович. — У нас кто взаправду хочет работать, тот землю берёт и на себя работает. А на чужого дядю — зачем? На других батрачит только пьянь беспробудная: не за деньги, а за бутылку.

— И зачем тогда мы тебе?

— За так. Тут вы бьётесь как рыба об лёд, да всё без толку, а там людьми бы зажили. Хозяйство бы завели, этому не чета. Корову, а то и две…

— Кормов где на две коровы взять? Мерина и то прокормить не можем, всю солому с крыши стравили.

— Я же говорю, угодья у нас вольные. Столько травы пропадает — больно смотреть. И налог на землю малый, а подушного и вовсе нет. Школа, опять же, для детишек бесплатная. Вот ты сам-то грамотный?

— Грамотный-то грамотный, а толку? Чуть кого в понятые хватать — сразу Платона, он, мол, грамоте знает!… Тьфу, лучше бы её и не было!

— Не греши, грамота — дело полезное.

— Полезно, что в рот полезло. А из грамоты твоей щей не сваришь. Ещё чего у вас хорошего на мужицкий горб напасено?

— Зря ты так говоришь. Кому это нужно — мужика обижать, да и зачем?

— Вот и я спрашиваю, зачем? Чиновник по государевым делам едет, а гужевую повинность мужик несёт. Дороги летом чинить, а зимой от снега чистить — мужика сгоняют. Солдатики на манёвры идут, а подводная повинность опять на мужике. Богатый от этой маеты откупится, а бедный в натуре за всё отвечает. Придумки государевы, а лошадки да руки — мужицкие.

— У нас такого нет. Дороги чинят от казны, на большие расстояния народ по железной дороге добирается, что чиновник, что простой человек, всё едино. По трактам тоже казённый транспорт ходит. А железных дорог у нас много.

— Чугунка, что ли? Тоже страх господень, не приведи увидать…

— А я бы поехал на чугунке! — подал голос из-за печки Микита.

— Цыц, пострелёнок! Вот вырастешь, забреют тебе лоб, и поедешь на чугунке прямо на войну. А там тебе турка бритую башку саблей снимет.

— С этим у нас тоже легче, — ввернул Горислав Борисович. — Вот вы сколько лет служите?

— Этого я тебе, добрый человек, не скажу.

— Тайна, что ли?

— Тайны нет, просто сам не знаю. Говорят, какое-то послабление солдатикам то ли вышло, то ли ожидается. В прежние времена, до Крымской кампании, всё просто было: в солдатчину, что на смерть, родным уж не дождаться. Двадцать пять лет не шутка, родители померли, жена по рукам пошла, одно слово — солдатка. Так отставной в деревню и вертаться не будет. Получит надел подальше от родных мест да запишется в вольные хлебопашцы. А то — в мещане, если денежка какая-никакая скоплена. Попы отставных солдат даже не венчают, у него, поди, в каждом городе, где на зимних квартирах стояли, сударушка есть. А солдату и невенчану хорошо. Найдёт себе вдовушку, с ней и живёт. С солдата господь не спрашивает, солдатский грех весь на начальстве. А теперь, говорят, служба будет не такая долгая, лет, может, десять, но зато потом в запасе быть до