Менуэт святого Витта. Властелин пустоты

Единственное, чего хватало в избытке, это необученного пополнения — добровольцев и мобилизованных. Времена постройки «Разъяренного Дракона», когда людей приходилось убеждать и уговаривать, окончательно канули в прошлое. Мастеров и толковую молодежь отбирал себе Аконтий или его подручные — в станочники, а самых способных — в ремонтники и наладчики станков. Стрелки-охотники годились в солдаты, а шептуны и морочники были ценны сами по себе. Что делать с остальными, было не вполне ясно. Инспектируя лагеря и казармы, Леон с беспокойством взирал на толпы бездельников, зря проедающих пищевое довольствие и лишь вносящих суету и путаницу во всякое полезное дело. Всё этот Полидевк!.. Заставь дурака реку выпить — сам лопнет и других окатит. От его внутренней гвардии толку пока было мало.

— Приостановить мобилизацию нельзя, — втолковывал Умнейший на совещании в штабе. — Это все равно, что остановиться в воздухе во время прыжка через костер. Во-первых, трудно выполнить, а во-вторых, себе дороже.

— Гонять на черных работах до посинения, — приказал Леон. — Пусть Аконтий придумает для них дело — таскать руду, чинить дороги, расчищать поляны или что-нибудь в этом роде. Слышь, Аконтий? И не говори мне, что рабочей силы у тебя больше, чем нужно. Через месяц-два толку от них будет уже немного — иссякнет энтузиазм. Позволить им разбрестись по домам — потом не собрать. Знаю я эту деревенщину. Пока Полидевк продумает меры по поддержанию трудовой дисциплины, пусть Кирейн их накачивает, по возможности ежедневно. Песни о трудовой доблести, и все такое. Понял, Кирейн? Выпивка будет.

— Браво! — поддержал его Умнейший.

— А что мы с ними будем делать, когда их энтузиазм все-таки иссякнет? — спросил Парис.

— Ты — ничего, а остальное — Полидевк. Поменьше об этом думай, дольше здоровье сохранишь. Ясно?

Парису было ясно.

Кирейн после понуканий, подкрепленных угрозой навечно лишить его Тихой Радости, написал не только несколько песен, но и речь, с которой Леон обращался к новобранцам, как только накапливалась достаточная партия последних. Речь, по суждению Леона, страдала избытком высокопарности и то и дело норовила сорваться в рифмованный гекзаметр — однако Умнейший, просмотрев текст, лишь хмыкнул и сказал, что сойдет. Оказавшись в меньшинстве, Леон сдался.

Произнося эту речь во второй раз, он ее уже ненавидел. После третьего раза ему пришлось начать принимать специальную настойку, уберегающую от тошноты. После пятого — навязчиво мечталось собственноручно уничтожить Кирейна очередью из счетверенки.

Придумал же Умнейший занятие вождю!

А вождю ли? Леон задумывался. Да, он вождь, этого никто не в силах оспорить. Стоит появиться в любом лагере — вопят, лезут друг другу на плечи, чтобы хоть краем глаза увидеть героя свежевыпеченных саг… Но ведь почти все действительно толковые распоряжения по-прежнему исходят от Умнейшего, а с изготовлением оружия прекрасно справляется Аконтий да еще Аверс-Реверс. Кто же тогда Леон? Имя, и только. Вождь неизвестно чего, властелин пустоты…

Шестую и последующие речи произносил уже Парис.

Полидевк не показывался на глаза: ударив кого-то из бестолковых новобранцев по голове, он сломал свою знаменитую кость и который день не выходил из черной меланхолии. Виновного новобранца сгоряча хотели было расстрелять, но Леон смилостивился, и дело ограничилось штрафным отрядом.

Наполненный суетой день проходил, сменяясь завтрашним днем, во всем похожим на вчерашний. По-прежнему огненным ободом сиял в бархате ночного неба Великий Нимб, по-прежнему три большие луны и одна малая совершали свой неизменный путь с востока на запад. Жизнь налаживалась, не прежняя — новая. На карте Простора неровное пятно, обозначающее контролируемую область, даже расширилось на север и восток, пустило отростки к югу. И только на западе, где оно упиралось в черную пустошь, которую неделю не было никаких изменений.

Разведка из всадников-морочников опасливо уходила на пустошь на два, три перехода. Ничего, даже птицы не летают над пустошью, лишь черная пыль вьется в небе, скрипит на зубах. Ни одного зауряд-очистителя ни в воздухе, ни на выжженной земле. Словно вымерли. Словно умер, вышел из строя сам Железный Зверь.

А может, вправду умер? Если же нет, значит, готовит что-то серьезное, это ясно и без слов Учителя. Если верить донесениям с западного рубежа, оборона там налажена удовлетворительно. Ой ли? Как вникнуть, проверить все до мелочей? Безнадежно пытаться быть во всех местах сразу…

Умнейший старался успокоить. Проигрывая в уме одну возможную ситуацию за другой, Леон взрывался негодованием на Учителя. Какое тут спокойствие! Невозможно управлять обороной при такой организации связи: радио — прекрасная вещь, спору нет, но, во-первых, изготовление новых аппаратов и подготовка мало-мальски грамотных радистов идет, несмотря на все старания Аконтия, недопустимо медленно, а во-вторых, личное присутствие сплошь и рядом оказывается куда более полезным, чем трескотня в эфире, а иногда и единственным средством заставить людей двигаться. Ручные дракончики хороши, когда расстояние не превышает пяти, максимум семи переходов, и то приходится убивать целый день на безумную скачку. Автомобиль не лучше, к тому же бегает лишь по дорогам, воняет, трещит и собирает любопытных ротозеев. Умнейший спорил, но в конце концов обещал подумать.

Думать, однако, долго не пришлось.

За несколько дней до того как зауряды возобновили свою работу, Леону доложили о событии, сразу отнесенном им к категории из ряда вон выходящих: одним из зенитных расчетов была сбита летающая машина, управляемая людьми!

Пулеметный расчет этот, отнесенный по какому-то недоразумению далеко на юго-восток, оборонял глухую, никому не нужную деревушку, где после мобилизации и жило-то полтора десятка человек. Леон давно уже подумывал о том, чтобы перенести его в другое место, где счетверенной крупнокалиберке нашлось бы применение, — да как-то все забывал, замотанный текучкой. Забытые зенитчики жили себе — не тужили, попивая Тихую Радость и наперебой волочась за единственным подходящим для этого существом женского пола, не мобилизованным вездесущим Полидевком на работы по причине частичного паралича. Как у счетверенки в нужный момент оказался хоть один пулеметчик и почему та была заряжена — никто не мог вразумительно объяснить. Когда над деревней на небольшой высоте появился странный тарахтящий и густо дымящий аппарат — наверняка дефективный ублюдок Железного Зверя, — пулеметчик ахнул, зажмурился и открыл огонь. Должно быть, расстреляв ленту, он открыл и глаза, потому что рассказывал, как мерзкое чудище, теряя в воздухе клочья своей шкуры, дымя пуще прежнего и разваливаясь на лету, круто пошло к земле и рухнуло в лес.

Толкового шептуна в деревне не нашлось, дрессированных летяг также, и отправить экстренное сообщение об одержанной победе было не по силам. Спорили, кому быть гонцом, — пылить по пустынным дорогам не один день не хотелось никому. Помня о предостережении насчет распространяемой подбитыми детенышами невидимой отравы, ни один из зенитчиков не отважился пойти полюбопытствовать на место падения чудища. В той стороне, куда оно упало, из леса долго поднимался черный жирный дым, затем он просветлел, истончился в тонкую струйку и иссяк совсем. И почти сразу, на ходу счищая с себя листья и паутину, гримасничая от боли и ругаясь запретными словами, из леса выхромал человек.

— Кто? — фальцетом завопил Умнейший, приставляя ладонь к уху. — Повтори!

— Человек… Летун.

Подробности о том, как всем зенитным расчетом снимали застрявшего в древесной кроне второго летуна, обеспамятевшего от удара о деревья, и накладывали ему шины на три конечности из четырех, Леон пропустил.

Важно было другое: в лесах на юго-востоке существовал, организовавшись сам собою, еще один узел сопротивления под командой человека по имени Астил.

Ехать немедля! Мчаться. И скорее!

При штабе оставили одного Париса, надавав ему инструкций по управлению, главной из которых было: кардинальных решений в отсутствие Леона и Умнейшего не принимать! Дракончики, взятые из резервного стада, опекаемого лучшими морочниками, домчали до места аварии с небывалой быстротой.