Летающие киты Исмаэля(сборник)

— Алиса обретет счастье, как только найдет этого Дэниеля Темпера, — произнес голос, который принадлежал, как я теперь понял, Пегги Рурке. — После того как мы расцеловались, как и подобает сестрам, которые три года не видели друг друга, и я ей объяснила все, что со мной произошло, она начала рассказывать мне о своих приключениях, но я объяснила, что уже знаю о большинстве из них. Она никак не могла поверить в то, что мы внимательно следили за нею и ее возлюбленным, как только они переступили границу.

— Очень плохо, что мы потеряли след Темпера после того, как Поливайносел нагнал их на Адамс–стрит, — сказал Аллегория. — Будь мы на одну минуту раньше, мы бы поймали и его тоже. Ну что ж, пока что мы знаем, что он попытается уничтожить Бутылку. Или выкрасть ее. Так мы его и найдем.

— Если он действительно подберется к Бутылке, — проговорила Пегги, — он станет первым человеком, которому это удастся. Тот агент ФБР, помните, добрался только до подножия холма.

— Если кто–нибудь и может это сделать, — проскрипел Аллегория, — то это будет именно он, Темпер. Так сказал Махруд, который его очень хорошо знает.

— Интересно, удивится ли Темпер, когда узнает, что каждый его шаг, после того как он ступил на Землю Махруда, был не просто реальностью, но и символом реальности? И что мы вели его буквально за нос сквозь аллегорический лабиринт?

Аллегория расхохотался во всю мощь своей глотки.

— Меня интересует, не требует ли Махруд от него слишком много. Надо ли, чтобы он понял смысл своих приключений? Например, в состоянии ли был он осознать, что вступил в эту долину, как новорожденный вступает в мир — лысый и беззубый? Или то, почему он встретил и одолел Осла, который есть в каждом из нас? И то, что для этого ему пришлось потерять ложный источник своей силы и явное бремя — баллон с водой? И что действовать, полагаясь только на свои собственные силы, глупо, надо рассчитывать и на помощь других? И усвоил ли он, что в образе Грабальщиков он встретился с примером наказания человеческого самомнения?

— Он помрет, — сказала Пегги, — когда узнает, что настоящий Поливайносел далеко на юге и что это вы сыграли его роль.

— Что ж, — пробарабанил Аллегория, — я надеюсь, что Темпер сумеет понять, что Махруд сохранил Поливайносела в его ослином виде, чтобы преподать каждому предметный урок, заключающийся в том, что если уж Поливайносел смог стать богом, то и каждый может этого достигнуть. Если же не сумеет, то он просто недостаточно ловкий для этого.

Я отметил про себя, что, как это ни странно, про Осла я так и подумал. А затем пробка в бутылке, лежавшей в корзине, решила выскочить сама по себе, и содержимое ее, это оказалось Варево, полилось мне на бок.

Я замер, испугавшись, что эти двое услышат журчание. Но они продолжали беседу, ничего не заметив. Да это было и неудивительно: голос Аллегории громыхал, как приличная гроза.

— В образе Алисы Льюис он встретил Любовь, Молодость и Красоту, которых нигде нет в изобилии, кроме как в этой долине А Алису завоевать было очень нелегко. Потребовались заметные перемены в ее поклоннике. Она отвергала, манила, подкалывала его, почти лишала рассудка. И ему пришлось одолеть некоторые из своих недостатков, прежде чем он сумел завоевать ее. И вот тогда–то он обнаружил, что придуманные им недостатки в глазах девушки являлись достоинствами! Ну, например, его лысина.

— Как вы полагаете, выяснит он ответ на вопрос, который вы ему задали при первой встрече? — спросила Пегги.

— Не знаю, но хотел бы сперва принять образ сфинкса и задать ему еще несколько вопросов, чтобы у него появился хоть какой–то ключ к тому, что его ожидает. Он бы понял, разумеется, что следует ответить сфинксу. Человек сам является мерилом всех ценностей. Затем он, может быть, понял бы, куда я клоню, когда спросил у него — куда идет Современный Человек?

— И когда он найдет ответ на это, он станет богом?

— Если бы! — загремел Аллегория. — Если бы! Махруд говорит, что Дэн Темпер лишь чуть–чуть отличается от среднего обывателя. Он — реформатор, идеалист, который будет несчастлив до тех пор, пока не бросится с копьем на какую–нибудь ветряную мельницу. И ему придется не только победить ветряные мельницы внутри себя самого — свои беспочвенные страхи и душевные травмы, — ему еще придется опуститься в самые глубины своего сознания и извлечь за волосы бога, утонувшего в бездне собственного эгоизма. Если он не сделает этого, с ним будет покончено.

— О, нет, только не это! Я не знала, что Махруд собирается сделать это!

— Да! — голос Аллегории стал еще громче. — Именно это Махруд хочет сделать! Он говорит, что Темпер должен найти сам себя или умереть! Темпер сам захочет, чтобы это было именно так! Он не удовлетворится тем, что станет одним из беззаботных, полагающих, что бог думает за него. Его не удовлетворит судьба презренного бездельника под этим необузданным солнцем. Он будет или первым в этом новом Риме или предпочтет умереть!

Разговор был интересным, если не сказать больше, но я потерял его нить, ибо из бутылки продолжало литься Варево. И тут я неожиданно понял, что оно может просочиться из мешка и выдать мое присутствие.

Я поспешно заткнул горлышко пальцем. Поток жидкости почти прекратился.

— Поэтому, — продолжал Аллегория, — он побежал на кладбище, где встретился с Мокрым Козлом. Козлом, который вечно оплакивает покойников, однако станет негодовать, когда их воскресят. Козлом, который отказывается поднять окоченевшую и занемевшую задницу с надгробной плиты своей так называемой любимой. Мокрый Козел — живой символ самого Дэниела Темпера, который, постоянно печалясь, способствовал собственному облысению в раннем возрасте, хотя обвинял в этом свою загадочную болезнь и лихорадку. И если копнуть поглубже, то Темпер не хотел, чтобы воскресла его мать, потому что она всегда была источником неприятностей… для него.

Давление внутри бутылки неожиданно возросло и вытолкнуло мой палец. Варево стало хлестать так, что мешок быстро наполнился жидкостью. Было непонятно, откуда берется столько Варева. Меня подстерегали две опасности — быть обнаруженным или захлебнуться.

И как будто этих неприятностей было для меня мало! Чья–то тяжелая нога опустилась на мешок, потом ее убрали. И тут же раздался голос. Я узнал его даже после всех прошедших лет. Этот голос принадлежал Босуэллу Дархэму, богу, ныне известному под именем Махруда. Но вот такой сочности и таких басовых нот, как сейчас, в этом голосе не было в те добожественные дни:

— Ладно, Дэн Темпер, маскарад окончен!

Окаменев от ужаса, я молчал и не шевелился.

— Я сбросил вид Аллегории и принял свой собственный, — продолжал Дархэм, — на самом деле это я все время говорил. Я был Аллегорией, которую ты отказался узнать. Я — твой старый учитель! Но, как и тогда, ты всегда наотрез отказывался понимать какие–либо аллегории.

Ну а как тебе понравилась эта, Дэни? Послушай! Ты пробрался на борт ладьи Дархэма–Харона, этой угольной баржи, и залез в мешок, в котором хранились кости твоей родной матушки. И ты выбрасываешь ее кости за борт! Ты отказал ей в воскресении. Разве ты не видел ее имени на этикетке? И почему ты это сделал? Подсознательно или с умыслом? Так вот, Дэнни, мальчик мой, ты снова там, откуда начал, — в чреве своей матери, где, как мне кажется, ты снова хотел бы оставаться. Откуда я все это знаю? Крепись, ибо тебя ждет настоящее открытие. Я был доктором, тем самым психологом, который тебя готовил для заброски на эту территорию.

Мне было трудно всему этому поверить. Профессор всегда был добрым, кротким и забавным, любителем всяких каламбуров и шуток. Однако мне сейчас было не до его юмора. Я чувствовал, что вот–вот утону в Вареве. Пожалуй, в этой шутке он зашел слишком далеко.

Я, как мог, сказал ему об этом своим глухим голосом. На что Дархэм заявил:

— Жизнь — вот единственно настоящее! Жизнь — вот единственно важное! Это ты сам всегда говорил, Дэн. Посмотрим же сейчас, какой смысл ты вкладывал в эти слова? Ладно, слушай, сейчас ты ребенок, который должен родиться. Или ты намерен оставаться в этом мешке и умереть, или вырвешься все же из этих околоплодных вод в жизнь? Теперь посмотрим на это несколько иначе, Дэн. Я — акушерка, но руки мои связаны. Я не могу непосредственно способствовать твоему появлению на свет. Мне приходится делать это как бы символически. В определенной степени я могу помочь, но тебе, еще не родившемуся ребенку, вероятно, придется только догадываться о значении некоторых моих слов.