Летающие киты Исмаэля(сборник)

Он не стыдился того, что рыдал, словно женщина. После того, что произошло здесь, мужчина мог не стыдиться плача. Он должен был растворить в слезах царапающие душу камни; ему следовало быть тростинкой на ветру, тростинкой, а не дубом, который буря ломает или выворачивает с корнем.

Сейчас боль и тяжесть в груди ушли. Чувствуя себя почти утешенным, он отправил с помощью передатчика рапорт на судно, вращающееся по круговой орбите вокруг Марса на расстоянии пятисот восьми миль. И решил, что люди должны занять свое место во Вселенной. После всего этого он лег на койку и открыл единственную личную книгу, которую ему было позволено взять с собой, — Антологию шедевров мировой поэзии. Он читал то тут, то там, выхватывал то строчку, то две и закончил словами, которые шептал тысячекратно. Эти избранные места он читал, словно смаковал волшебный нектар:

Это голос моего возлюбленного,

Стуча, говорит он:

«Открой мне, моя сестра, моя любовь,

моя голубка, моя невинная…

Сестра есть у нас,

которая еще мала,

И грудей нет у нее;

что нам делать с сестрой,

Когда будут свататься за нее!

Да, подумал я, проходя долиной

теней смерти,

Не убоюсь я дьявола — лишь бы

ты была со мной…

Пойдешь со мной и будешь

моей любовью,

И испытаем мы все наслаждение…

Это не в наших силах любить

или ненавидеть.

Желаниями в нас управляет рок.

С тобой беседуя, забыл я о времени,

О временах года и смене их все они нравились мне

равно…

Он читал о любви, о мужчине и женщине, пока почти не забыл о своих проблемах. Его веки опустились, книга выпала из рук. Но он заставил себя подняться, опустился на колени, выбравшись из кровати, и молился о том, чтобы его богохульство и отчаяние были поняты. И о том, чтобы четверо его пропавших товарищей нашли защиту и обрели безопасность.

На рассвете он с неохотой проснулся от звонка будильника. Тем не менее он не погрузился обратно в сон, а поднялся, повернулся к передатчику, наполнил чашку водой и опустил в нее нагревающуюся таблетку. Он только закончил пить кофе, когда услышал из передатчика голос капитана Строянски. Строянски говорил с едва заметным славянским акцентом:

— Кардиган Лейн? Вы проснулись?

— Более или менее. Как дела у вас?

— Если бы не беспокойство обо всех вас, все было бы прекрасно.

— Я знаю. Какие будут распоряжения?

— Необходимо сделать только одну вещь, Лейн. Вы должны отправиться на поиски других. Иначе вы не сможете вернуться к нам. Необходимо не менее двух человек, чтобы пилотировать ракету.

— Теоретически и один человек может управлять, — заметил Лейн. — Но это ненадежно. Как бы то ни было, я отправлюсь на поиски остальных. И сделаю это, даже если вы прикажете мне что–то иное.

Строянски хмыкнул. Затем заревел, словно тюлень:

— Успех экспедиции более важен, чем судьба четырех человек. Теоретически, конечно. Но если бы я был в вашем положении — а я рад, что это не так, — то поступил бы так же. Что ж, счастья, Лейн.

— Спасибо, — ответил Лейн. — Мне нужно нечто большее, чем счастье. Мне нужна помощь Бога. Я надеюсь, Он здесь, даже если местность эта выглядит покинутой Богом.

Лейн посмотрел сквозь прозрачные двойные стены дома.

— Ветер достигает примерно двадцати пяти миль в час. Пыль заносит следы вездеходов. Я должен двинуться до того, как они будут скрыты полностью. Мои запасы упакованы: воды, пищи и воздуха хватит на шесть дней. Это внушительный багаж: баллоны с воздухом и спальный тент выглядят громоздко. На Земле это весило бы сотни фунтов, здесь же — всего около сорока. При мне веревка, нож, кирка, ракетница, полдюжины ракет. И уоки–токи [4]. Пройти тридцать миль — на это потребуется около двух дней; но именно там в последний раз видели следы. Два дня на осмотр окрестностей. Два дня — на возвращение.

— Вы должны вернуться через пять дней! — выпалил Строянски. — Это приказ. Он дает вам не более одного дня на разведку окрестностей. И никакого своевольства. Пять дней!

И затем добавил смягчившимся голосом:

— Счастливо, и если здесь есть Бог, да поможет он вам! Лейн попытался придумать ответ что–то вроде: «Доктор Ливингстон осмелится…» Но все, что он сумел сказать, было: «Пока».

Двадцатью минутами позже он закрыл за собой дверь шлюзового отсека дома, влез в лямки солидного тюка и двинулся. Но когда он был примерно в пятидесяти ярдах от базы, то почувствовал непреодолимое желание повернуться и бросить взгляд на то, что он мог больше никогда не увидеть. Там, на желто–красной равнине, стоял приплюснутый пузырь, который должен был служить домом для пяти человек в течение года. Поблизости укоренился глайдер, что доставил их вниз. Его гигантские крылья широко распластались, тормозные башмаки были покрыты принесенной издалека пылью.

Прямо перед Лейном была ракета. Она стояла на своих амортизаторах, устремив нос в темно–голубое небо, и в ее блеске чувствовалась сила, возможность бегства с Марса, возвращение к орбитальному кораблю. Ракета была опущена на поверхность Марса на горбу глайдера. Скорость при посадке достигала ста двадцати миль в час. После приземления два вездехода на гусеничном ходу весом в шесть тонн каждый позаботились о ней — стащили с глайдера и установили вертикально, использовав лебедки, которыми были оснащены. Сейчас ракета ждала его и других четверых людей.

— Я вернусь, — прошептал он ей. — И если сделаю это, то подниму тебя сам.

Он двинулся в путь, следуя по широкой двойной колее, оставленной вездеходом. Колеи были неглубокими — двухдневной давности, и нанесенная ветром кремневая пыль почти засыпала их. Колеи, оставленные первым вездеходом три дня назад, уже полностью исчезли.

След вел на северо–запад. Он пересекал равнину шириной в три мили между двух холмов и скрывался в коридоре шириной в четверть мили между двух рядов растительности. Ряды бежали прямо от горизонта к горизонту.

Лейн, приблизившись к одному из рядов, увидел, что же это за растительность. Основанием служила труба высотой в три фута, основная масса которой, как у айсберга, была погружена в грунт. Изгибающиеся стенки ее были покрыты зелено–голубым подобием лишайников, которые облепляли каждый выступ трубы. Из этих выступов в трубе, которые следовали через равные интервалы, росли стволы растений. Стволы эти были блестящими, гладкими, зелено–голубыми колоннами двух футов толщиной и шести в высоту. С их вершин расходились во все стороны, словно пальцы летучих мышей, многочисленные ветви с карандаш толщиной. Между ветвями была натянута зелено–голубая мембрана — единственный гигантский лист дерева умбреллы.

Когда Лейн впервые увидел все это из глайдера, то подумал, что они походят на армию гигантских рук, поднятых, чтобы схватить солнце. Они были очень длинными — каждая поддерживающая прожилка простиралась на пятьдесят футов. И они действительно были руками, протянутыми в мольбе, дабы схватить золото крошечного солнца. В продолжение дня прожилки на стороне, ближайшей к движущемуся солнцу, опускались прямо к поверхности планеты, а на дальней — поднимались вверх. Естественно, что эти ежедневные маневры проистекали из стремления подставить всю поверхность мембраны под свет, не оставив ни дюйма в тени.

Считалось, что здесь будут найдены новые формы растительной жизни, но обнаружение структур, построенных животными формами, не предполагалось. Особенно когда они так велики и покрывают восьмую часть планеты.

Этими структурами были трубы, из которых поднимались стволы умбреллы. Лейн пытался просверлить похожую на скалу поверхность. Она была настолько твердой, что он сломал одно сверло и привел в негодность второе, прежде чем отколол маленький кусочек. На время удовлетворенный этим, он захватил его в дом, чтобы исследовать под микроскопом. Бросив взгляд на образец, он изумленно присвистнул. В цементоподобную массу были запрессованы частицы растений. Некоторые были разрушены, некоторые — целы.